в Балканские государства, – говорил он в приказе по Лемносской группе войск Русской Армии, – в эту очередь на работы в Болгарию должны быть отправлены донцы, и Платовский полк уже находился для этого на пароходе. Заменять одних казаков другими в угоду желаний политических партий – считаю издевательством над казаком и сеянием вражды между братьями-казаками всех казачьих войск. Призываю всех казаков к спокойствию и к предоставлению выезда в Болгарию того эшелона, который уже погружен на пароход и 12 дней ждет своей отправки».

После полудня 9 июля платовцы были высажены французами на Лемнос. Тем временем в лагере происходили другие события. Около 7 часов вечера 8 июля Фальчиков, в коричневом комиссарском френче и шляпе, на французском автомобиле и в сопровождении двух французских офицеров, объезжал лагерь, объявлял казакам, главным образом беженцам, что он набирает рабочих в Болгарию, на постройку железнодорожной линии, и предлагал явиться для записи к нему во французский штаб, где будут составлены списки. В Донские строевые части Фальчиков не заезжал.

Отношение беженцев к Фальчикову было удовлетворительное, он, так или иначе, предоставлял им возможность выезда в Болгарию, но отношение строевых казаков как к самому Фальчикову, так и к другим деятелям Союза было резко недоброжелательное. Казаки видели в Союзе не кооперативное учреждение, устроенное в экономических целях, а партию определенного политического характера, стремящуюся всеми способами, при содействии французов, распылить Русскую Армию, удалить генерала Врангеля, Донского атамана и весь высший командный состав, и самим стать правителями над бывшими воинскими чинами Русской Армии. Случай с платовцами давал тому яркий пример. Тем не менее единичные казаки строевых частей все же шли записываться к Фальчикову, думая хоть как-либо вырваться с Лемноса.

До полуночи 9 июля у французского штаба находилась большая толпа беженцев и шла лихорадочная запись. При этом записывали не только на поездку в Болгарию, но и в Союз, что ставилось непременным условием выезда с Лемноса.

Утром 9-го все записавшиеся с вещами собрались у французского штаба. Собравшиеся представляли собой довольно разношерстную толпу. Главную массу, конечно, составляли беженцы, донцы и кубанцы, но были тут и офицеры, и чиновники, с земледелием никогда и ничего общего не имевшие, и гражданские беженцы интеллигентных профессий, и дамы в ярких платьях, были даже «сменившие вехи» юристы (почти все чины Кубанского корпусного суда и несколько человек из Донского корпусного суда). Вообще тут можно было встретить кого угодно, но настоящих земледельцев, простых казаков, едва ли набралась бы и половина.

Около двух часов дня все это двинулось к пристани. По обе стороны дороги, до самой пристани, были расставлены густые цепи французских стрелков, «порядок в лагере поддерживали», как и при всех отправках французами по первому разряду (в Совдепию, Бразилию), усиленные наряды патрулей. К этому времени у пристани собралась большая толпа строевых казаков, пришедших посмотреть на новоявленных земледельцев. «Вот нас на кого сменяли, с…чи», – ворчали платовцы. По адресу уезжавших из толпы слышались бранные выкрики, зачастую с добавлением крепких словечек. «Да разве же это земледельцы?» – удивлялись другие, глядя на уезжающих. Удивление это было тем более понятно, что среди отправленных было в Болгарию платовцев находилось 742 простых казака, настоящих, природных земледельцев. Вечером «Решид-паша» ушел с лемносского рейда, инцидент был исчерпан, и лагерная жизнь потекла по прежнему руслу.

Но, как это ни странно, фальчиковская и белашевская операция принесла несомненную пользу лемносцам. В данном случае она явилась как бы дезинфекцией лагеря. Она изъяла из строевых частей много всем и всеми недовольного, на все брюзжащего и вечно будирующего элемента, с Фальчиковым убыло много лиц неуравновешенных, колеблющихся и непостоянных, тех, коим не дорога идея сохранения армии и восстановления России, которым безразлично, за кем бы ни идти, лишь бы только это клонилось к их личному благополучию, наконец – с Фальчиковым убыло много беженцев.

Всегда и во всех лагерях, где беженцы жили совместно со строевыми частями, они являлись бичом последних. Особенно остро это ощущалось здесь, на Лемносе. Неряшливо одетые, даже видом своим показывавшие свою «независимость» от русского командования, не связанные не только никакими порядками и правилами внутренней жизни, но и внешнего приличия, они деморализующе влияли на строевых казаков. Хотя беженцы и были организованы наподобие воинских частей, но беженское начальство, начиная с командира беженской бригады и кончая командирами сотен, никаким авторитетом не пользовалось. На Лемносе в их глазах выросло другое начальство – французы, к которым они и обращались со всеми вопросами и которые охотно выступали в этой роли, всячески покровительствуя беженцам.

Как патентованные «беженцы», они получали больше подарков и от американцев, все еще осторожно относившихся к строевым частям из боязни нарушить свой нейтралитет, от французов, снабжавших их с целью пропаганды бельем и обмундированием даже в ущерб строевым частям. Однако, получая больше материальных благ, почти не неся никаких нарядов по лагерю, так как для этого главным образом назначались казаки строевых частей, в моральном отношении беженцы расценивались невысоко, и слово «беженец» вызывало ироническую улыбку не только у русских, но даже и у французов; а простые строевые казаки, завидовавшие беженцам, лучше их материально обставленным, зачастую прибавляли к этому слову и ругательства (хотя и завидовали, но в беженцы шли немногие). Теперь, с операцией Фальчикова, много сотен беженцев навсегда оставили Лемнос.

Прошла неделя с небольшим, и новое событие взволновало лагерь. Вечером 20 июля, при заходе солнца, когда уже спала дневная жара и казаки у палаток готовились к варке ужина, на рейд тихо вошел под турецким флагом пароход «Кюрасунд». Лагерь всколыхнулся. Это не была обычная недельная почта, только что перед этим с Лемноса ушел русский почтовый катер, и приход «Кюрасунда» предвещал какое-либо событие. Начались оживленные разговоры, за толками и предположениями многие забыли про ужин, а наиболее любознательные устремились на пристань узнать от служащих на французском катере русских – зачем прибыл «Кюрасунд».

Полчаса спустя по лагерю и на всех пристанях были выставлены усиленные французские патрули, а еще через полчаса в районе расположения полков французами стало вывешиваться объявление военного губернатора острова Лемнос: «Приказ № 93. Господин Серебровский, – говорилось в приказе, – представитель Бакинских нефтяных рудников, сообщает, что он в состоянии принять новый контингент беженцев от 1000 до 1200 человек (1200 показывает максимальное количество). Пароход прибыл на Лемнос для принятия беженцев, желающих принять условия, которые им предложены для отправки в Баку. Военный губернатор острова Лемнос напоминает, что каждый свободен в выражении своей воли и не может быть задержан ни под каким предлогом. Все сведения, полученные французским командованием, свидетельствуют, что русские беженцы, которые были