Конотас и Христос Корвелос, которые были также пьяны. Избив, полицейские привели Плешакова в мэрию города Мудроса, связали и несколько раз принимались избивать рукояткою штыка, палашом, кулаками и ногами, в передышках попивая коньяк. Только после настойчивых требований русских властей подхорунжего Плешакова освободили и доставили в лазарет, где он и был положен на излечение. В официальном сношении генерал Абрамов просил привлечь к ответственности истязавших подхорунжего Плешакова чинов полиции, и префект полиции города Мудроса заверил его, что к наказанию их принимаются меры. Тем инцидент и был исчерпан.

Подводя итоги отношений с греками, можно сказать, что в общем-то даже с указанными мелкими инцидентами, которые неизбежны всюду и везде, отношения эти были дружественные и благожелательные. Русские принимали участие во всех устраивавшихся греками празднествах и народных гуляньях, греков неизменно приглашали на русские праздники, на спектакли и концерты в театре. Эти отношения приняли бы еще более близкий характер, если бы не ревнивые взгляды французов, в последнее время запрещавших даже русскому оркестру играть в греческих деревнях на празднествах.

А с французами отношения становились все более и более натянутыми. Мстя казакам за неудавшуюся отправку в Баку с товарищем Серебровским, французы одновременно усиленно старались отправлять их в Грецию. Чуть ли не каждый день у французского штаба появлялись все новые и новые объявления, одно заманчивее другого, где казакам предлагалось отправиться в Грецию, причем отъезжающим с каждым днем давалось все более и более всяких благ земных (белье, обмундирование, ботинки и т. д., см. выше). «Ишь, отыграться хотят, – иронизировали казаки. – Вот когда будут все обмундирование и по тысяче драхм давать, тогда и поедем». И действительно, несмотря на все приманки, не шли в Грецию, веря обещаниям командования отправить их в Болгарию. Всего с 24 июля по 20 августа уехало тогда в Грецию 108 человек, тогда как в предыдущий месяц, с 1-го по 24 июля, уехало туда 620 человек.

Тем не менее настроение казаков в августе было самое отчаянное, пожалуй, за все время пребывания на Лемносе. Как говорят, последние дни и особенно последние часы пребывания в тюрьме самые тяжелые для заключенного, и это положение вполне применимо было и здесь, к казакам, на Лемносе. Длинными-длинными казались дни, томительными годами тянулись недели, а обещанной отправки все не было и не было. Переговоры с болгарами затягивались на неопределенное время, в переговоры вмешивались французы, настаивавшие на отправке галлиполийцев, и казаки нервничали, не будучи в курсе переговоров и не видя их близкого конца.

Французы злорадствовали. «Из словесных сведений, – говорилось в объявлении военного губернатора острова Лемнос от 2 августа, – полученных 1 августа от отдельных из приехавших представителей французского командования в городе Константинополе, выяснилось, что никакой отправки с острова Лемнос в Балканские государства – Сербию и Болгарию – не предвидится. Из Галлиполи отправятся 3500 человек. Из Галлиполи ведутся переговоры с Болгарией по поводу остальных 7000 человек».

Приближалась зима, и перспектива опять зимовать на Лемносе особенно удручала казаков. «Это хуже каторги, – говорили они. – Хоть куда-нибудь, хоть на край света, только бы на Лемносе не оставаться», – и еще с большим нетерпением ждали желанной отправки. А тут еще из Болгарии стали приходить письма от уехавших туда казаков, где они в соблазнительных красках рисовали тамошнюю привольную, сравнительно с лемносской, жизнь. Это еще более нервировало казаков. Напряжение росло. Оно уже граничило с отчаянием, когда 26 августа у французского штаба, чуть ли не в единственном экземпляре, появилось объявление об отправке в Болгарию.

Не раз уже отмечалось, что насколько радостно сведения об отправках в славянские страны встречались казаками, настолько холодно и сухо передавались они французами, и уже в одном этом даже сказывалась затаенная вражда из-за неудавшихся попыток поставить на своем и заставить всех выехать если не в Совдепию, то в Грецию. Так случилось и на этот раз. Не было широковещательных плакатов, не пестрели объявления с описанием заманчивых предложений, по лагерю не разъезжали в автомобиле французские офицеры и не опрашивали казаков об их желании, пристаней и всех перекрестков лагеря не украшали величественные патрули чернокожих, только единственный небольшой клочок бумажки извещал казаков о радостном событии:

«Военный губернатор. Лемнос. 26 августа 1921 года. Копия телеграммы, полученной от Главного французского командования 15 августа 1921 года:

1 – Русские беженцы, находящиеся на Лемносе, будут направлены в Болгарию эшелонами по 1000 человек, всего 4000 человек.

2 – Распределение по эшелонам будет установлено русским командованием.

3 – Первый и второй эшелоны, отправляющиеся в Бургас, будут погружены на пароходы «410» и «412», отходящие из Константинополя, «410» – 25 августа и «412» – 26 августа.

4 – Материал, который русские беженцы могут взять с собой, предусмотрен приказом № 3188/4с от 17 июня.

5 – Инструкции высылаются пароходом «410».

При всех отправлениях в Балканские страны русские беженцы будут снабжаться следующим имуществом. 1 кухня на 225 человек. 1 палатка «Марабу» на 10 человек. Добавок в У будет дан для палаток. Маркиз брать не разрешается. Не разрешено брать матрацев и кроватей санитарной части, как французской, так и купленной у англичан. Французское командование не будет касаться всего имущества, выданного Красным Крестом, которое ему не принадлежит.

Полковник Дейре».

Но это радостное известие с быстротой электрической искры облетело казаков и скоро стало достоянием всего лагеря. Наконец-то отправка в Болгарию, то, что было заветным желанием, давно и бережно лелеянной мечтой, стало событием завтрашнего дня. Теперь уже нечего бояться кошмарной зимовки на Лемносе, скоро кончится недоедание, и происки и репрессии французов отойдут в прошлое. «Едем в Болгарию, собирайся, едем в Болгарию», – ликовали казаки.

И характерно, как только предстала возможность выйти из-под французской опеки, начала сглаживаться злоба к французам. «Ну, брат, прощай, до свиданья, – обращались казаки к чернокожим, – поели ваших консервов, и довольно. Теперь едем в Болгарию! Не поминай лихом! Теперь и вас отсюда увезут! Тоже небось надоело!» Чернокожие, конечно, ничего не понимали из того, что говорили им казаки, но догадывались, что говорят они хорошее, и, видя их улыбающиеся и весело возбужденные лица, широко улыбались и в свою очередь. Было радостно и весело. «А что да если французы набрехали», – проскальзывало временами кое у кого сомнение. Казаки так исстрадались на острове, видя больше горя, нежели радости, что не могли целиком отдаться охватившему их радостному чувству. «Этим обманывать не будут», – успокаивали другие.

И вот, на другой день, приказ по лагерю Калоераки (№ 78) подтвердил радостное известие.

«Во исполнение приказания Главнокомандующего части Лемносской группы подлежат перевозке в Болгарию эшелонами по 1000 человек каждый.

1 –