– Скажи мне, брат Соломон, чего ты хочешь, и я все сделаю. Ты же знаешь, что я твой друг.

– Да’алу[122], – ответил он и устроился на кровати так, чтобы быть лицом к Джамике, который сидел на единственном стуле в комнате. – Я хочу, чтобы мы помочились вместе, чтобы было побольше пены, чем когда мочишься один.

– Хорошо, брат, – сказал его друг.

Вообще говоря, Иджанго-иджанго, среди детей старых отцов, перенявших теперь обычаи Белого Человека, было не очень принято говорить с красноречием великих, мудрых отцов. Но когда мой хозяин собирался сказать что-то глубоко им выстраданное, то красноречие посещало его.

– Я знаю, ты изменился полностью, ты хороший человек, потому что родился заново, онье-эзи-омуме[123]. Ты считаешь, что я, после того как я столько страдал ради Ндали, должен оставить ее в покое, потому что она замужем.

Джамике кивал с каждым словом друга.

– Я услышал все это. Я ее не побеспокою, хотя, нваннем, я не потерял ни капли любви, какую питал к ней. Мое сердце все еще полно, настолько полно, что не накрыть крышкой. То, что чувствую я, зная: вот она тут и отвергает меня, – хуже всего, пережитого мною раньше.

Он замолчал, потому что увидел таракана, появившегося на настенном зеркале. Он смотрел, как тот расправил крылья, слетел вниз на пол рядом со стулом[124].

– Оно хуже, брат, я это говорю без преувеличений. Это тюрьма не для меня, а для моего сердца. Оно у нее и заперто ею. – Он переместился на край кровати и откинулся к стене. – Бо-Че, я не хочу любить ее. Больше не хочу. Она плюнула на человека, который продал все, что имел, чтобы жениться на ней. Я не могу простить. Нет, не могу.

Но и говоря это, он знал: несмотря на все его ожесточение, он более всего хочет вернуть Ндали – снова проводить с ней ночи, любить ее. Он смотрел на Джамике, который покачивал головой.

– Но я хочу хотя бы знать, что с ней случилось. Я хочу знать, когда она решила бросить меня и выйти замуж. Ты меня понимаешь? Я продал все, я уехал ради нее, и я хочу знать, что она сделала для меня. Я хочу знать почему, по какой причине дикая мышь бегает по улице среди бела дня.

– Да, очень мудро, очень мудро, – произнес Джамике с таким же неистовством, с каким говорил мой хозяин.

– Я хочу знать, что случилось с ней, – снова сказал он чуть ли не скороговоркой, словно произносить эти слова было для него мучительно. – Я хотел написать ей, но не мог найти никого, кто бы помог мне отправить письмо из тюрьмы.

Так все оно и было, Чукву. И именно это его отчаяние заставило в свое время меня лично попытаться связаться с Ндали посредством исключительного действа под названием ннукву-экили, позволяющего получить доступ в пространство сна человека, чтобы передать ей сведения, которые хотел передать ей мой хозяин. Но, как я тебе уже говорил, Эгбуну, ее чи воспрепятствовала этому. И, как я тебе уже говорил, многие охранники даже не реагировали на просьбу моего хозяина о помощи, на просьбу отправить письмо. А тот из них, кто говорил по-английски, сказал ему, что если бы речь шла о письме на Кипр, то он бы смог ему помочь, а в Нигерию – нет, потому что будет дорого.

Мой хозяин посмотрел на своего друга с ужасом:

– Я хочу узнать, что она пыталась сделать для меня в то время.

Джамике хотел было заговорить, но мой хозяин продолжил:

– Я хочу, чтобы ты мне помог. И ты должен мне помочь. Видишь, что со мной сталось из-за тебя? – Джамике кивнул с выражением стыда на лице. – Ты должен помочь мне, Джамике. Ты должен пойти к ее мужу как проповедник и сказать ему, что тебе было видение для него. Рассказать ему то, что ты якобы знаешь о его жизни. Сказать, например, что ты знаешь его жену. Сказать ему, тебе было видение, что некто из ее прошлого, человек, который домогается ее, разрушит семью, если он не будет молиться.

Он смотрел на своего друга, который сидел, уперев подбородок в руки, и смотрел на него.

– Ты понимаешь? Скажи этому человеку, что ты хочешь знать, говорила ли она ему когда-нибудь о мужчине из ее прошлого.

– А если она сказала мужу о письме, о твоем возвращении? – спросил Джамике, которого чувство вины, казалось, сделало подобострастным.

– Да? Но он не будет знать, не может знать, что тебя послал я. А обо мне говори туманно, скажи, что Господь показал тебе траур и слезы, причиненные этим человеком.

На несколько секунд в комнате, которая уже погружалась в сумерки, воцарилась тишина – мой хозяин замолчал, чтобы подготовиться произнести слова, которые до этого проговаривал только мысленно, а когда произнес, чудовищность их смысла потрясла его. Эгбуну, пожалуйста, выслушай эти слова моего хозяина, потому что они имеют критическое значение для моего свидетельства нынешним вечером и веским доказательством того, что он причинил ей вред неосознанно.

– Я не говорю, что собираюсь причинить ей какой-то вред. Я слишком люблю ее, даже когда сержусь, очень сержусь на нее. Это странная, необъяснимая смесь чувств. Страстная любовь, которую не сравнить ни с чем. Но нет, я убью любого, даже ее мужа, если он причинит ей физическую боль.

Джамике кивнул, по его лицу было видно, что он испытывает неудобство.

– Если ты говоришь, что я должен это сделать, то я сделаю. Сделаю, брат, хотя это и грех. Нельзя говорить, что Господь сказал что-то, тогда как он ничего не говорил. – Джамике покачал головой: – Я не могу сделать это, мой друг, это ложь. Я скажу ему, что хочу молиться за него, буду читать специальную молитву, когда поднимусь в гору, и хочу знать все о его отношениях с женой, я буду молиться, чтобы ничто из их прошлого не уничтожило их будущее.

Мой хозяин не знал, как на это ответить, а потому молчал, глядя на человека перед собой.

– Я хочу, чтобы тебе снова стало хорошо, брат Соломон. Вот почему я стал тем, кем стал. Я был причиной всех твоих бед, и я должен вернуть всё на свои места. Если никаких других возможностей нет, то я пойду к нему. Как я тебе уже сказал, один человек, который работает рядом с аптекой, говорит, что ее муж служит в «Африбанке» на Окпара-сквер. Я пойду туда и попрошу встречи с ним –