страхи, ты не сдавался. Однажды, пять недель назад, ты рискнул. Я был рядом, нваннем Соломон. Видел все до последнего мгновения. Ты появился перед ней в ее аптеке с открытым лицом, не пряча его. Ты рискнул. Все было хорошо спланировано. Мы вошли, когда, как мы думали, там была только она и еще одна женщина из персонала. Конечно, мы не знали, что в кабинете, дверь которого была открыта, сидят двое ее друзей. Может быть, как я говорил уже тебе много раз, именно из-за этих людей она отреагировала так. Увидев тебя, человека, которого она искренне любила, которому поклялась, что никогда его не забудет и не бросит, она испугалась. Мне об этом не кто-то рассказал, мне это не приснилось – я все видел своими двумя глазами. Своими глазами я видел, как задрожали ее руки. Маленькая резиновая бутылочка в ее руке, бутылочка, на которой она писала что-то, выпала из ее руки, когда она охнула, а потом схватилась за грудь.

Я видел это, брат мой Соломон. Она словно увидела призрака при свете дня. По ее виду было ясно: она считала, что ты мертв или никогда уже не вернешься в Нигерию. Ты стоял там, брат, называл ее по имени, говорил, что вернулся. Ты стоял перед прилавком, раскинув руки. Но она охнула и вскрикнула в ужасе, а ее друзья выбежали из кабинета посмотреть, что случилось, а ее сотрудница, которая протирала полку с лекарствами, повернулась к ней. Я уверен, что только из-за этих людей она изменилась, в мгновение ока превратилась из мыши в птицу и закричала тебе: «Кто вы? Кто вы?» – и, даже не дожидаясь твоего ответа, опять принялась кричать: «Я вас не знаю! Я не знаю этого человека!» Я уверен: она узнала тебя в тот день.

Он замолчал, потому что мой хозяин отрицательно покачивал головой и скрежетал зубами.

– Ты тоже это видел. Поначалу вспыхнула бесспорная искра узнавания. Если бы она не узнала, то разве стала бы охать? Стала бы дрожать? Разве так реагирует человек, когда видит кого-то неизвестного ему? Ты разве охаешь и дрожишь?

Сердце моего хозяина горело тихим огнем, он еще сильнее покачал головой и сказал:

– Бо-Че, я согласен. Полностью согласен с тем, что ты говоришь. Так оно все и было. Но я не могу понять, почему она заявила, что не знает меня? Не сказала ли она так из-за моего лица?

После этого на лице его друга появилось выражение, которое я не знал, как расшифровать.

– Может быть, нваннем Соломон, – сказал он. – То, чего ты боишься, и в самом деле может оказаться правдой, и правдой не только потому, что эти двое ее друзей были там в то время. Ее реакция была чрезмерна. Она кричала, визжала все громче, когда ты попытался объясниться. Услышав твое имя, она закричала по-английски: «Нет-нет, я вас не знаю! Уйдите отсюда! Уйдите!» И в самом деле за такой реакцией скрывается нечто большее. В кустах явно пряталась змея. Но ты должен знать еще, что она, вероятно, испугалась. Это замужняя женщина. У которой… – Вероятно, Джамике понимал: эти подробности угнетающе действуют на его слушателя, а то, что он собирается сказать, ужалит его еще больнее, а потому он замолчал ненадолго. А потом, устремив взгляд в окно магазина, где в сетке за жалюзи металась ошарашенная муха, докончил: – …есть муж.

Эти слова и в самом деле ужалили его друга.

– Она могла опасаться того, что человек, которого она любила прежде, уничтожит ее новую жизнь. Она, вероятно, испугалась тебя.

Мой хозяин кивнул, соглашаясь, принимая свое поражение.

– Но ты на этом не остановился. Да, когда мы с позором покинули аптеку, откуда нас выставили ее друзья, она в слезах через заднюю дверь выбежала на улицу. И некоторое время это тяготило тебя, мой друг. Ты был этим пристыжен, унижен, подавлен. Мне это не кто-то рассказал. Я там присутствовал. Видел все своими глазами. Если она не могла принять твое изуродованное шрамами лицо, то что ее так сильно тронуло?

Эбубедике, его друг говорил с откровенностью старых отцов, и услышанное потрясло моего хозяина. Он посмотрел в окно и увидел уличного торговца, продававшего компакт-диски с тележки. Какая-то женщина остановила его и теперь просматривала, какие у него есть записи.

– Но к этому нужно еще добавить, что она повела себя так, потому что сердится на тебя, – сказал вдруг Джамике и опять посмотрел на своего друга тем остерегающим взглядом, который говорил: «Возьми себя в руки». – Она могла ненавидеть тебя тогда, потому что еще не знает твоей истории. Она в неведении.

Произнеся эти слова не на языке отцов, он хотел подчеркнуть их важность, внедрить эту мысль и все сопутствующие в слушающее ухо, обладатель которого снова неистово закивал.

– Она не знает, что́ тебе довелось пережить, не ведает о том, что по моей вине ты по прибытии на Кипр провел неделю в аду. Она не знает твоих страданий. Она не знает, в каком ты пребывал отчаянии, когда отдал и потерял все ради любви.

Мой хозяин слушал эти пронзительные слова, вонзавшиеся в его сердце острыми зубами, и кивал время от времени.

– Она так еще и не знает, какую дорогую цену ты заплатил за все это. Не знает про твои унижения, не знает, как тебя ограбили, лишили всего, чем ты владел. Она еще не знает боли этого самопожертвования. А потом, будто этого всего было мало, тебя еще бросили в тюрьму. – И опять, Эгбуну, он посмотрел на моего хозяина пронзительным взглядом: – Больше я ничего не скажу, нваннем, потому что нет таких слов, которые описали бы то, что ты пережил, и не обожгли бы язык говорящего. Нет таких слов. Но вот что я тебе хочу сказать: она ничего этого не знала. Она еще не прочла твоего письма.

Он смотрел на Джамике, который вытащил платок из кармана своих простых брюк, потом вправил карман, вывернувшийся наизнанку, когда он доставал платок, и отер лоб.

– Да, тогда она ничего этого не знала, но потом ты дал ей письмо, и это произошло через несколько дней после того, как ты появился перед ней. Я помню тот день. Мы составили план. И вот нашли человека, чтобы он в качестве курьера доставил письмо без марок и штампов и с ее полным именем на ее адрес. И наш план увенчался успехом. Токунбо сказал, что вышел из аптеки, вручив ей письмо, а потом в окно увидел, как она его вскрыла