Он не помнил точно года ее рождения. Теперь она выглядела женщиной в самом соку. Ее завитые, уложенные волосы ниспадали на плечи. Каждая часть ее тела, казалось, стала другой, вплоть до формы лица. Губы пополнели, теперь она пользовалась помадой более сочного цвета, чем раньше, насколько ему помнилось. Этим утром он несколько часов разглядывал ее фотографии, теперь они доставляли ему все большее наслаждение. Но лицо, которое он видел сейчас, почти не изменилось. Все, что он мог сказать, сводилось к следующему: Ндали словно отправили к ее создателю на обновление, и она вернулась оттуда в еще лучшем виде.

Другая женщина начала складывать лекарства в маленький полиэтиленовый пакет, когда Ндали открыла небольшую дверь и вышла из-за прилавка. Он обратил внимание, что ее груди казались крупнее, чем раньше, хотя он и не мог оценить их размер под одеждой. У него была возможность увидеть ее со спины – и со спины она была почти такой, какой он помнил. Он сверлил взглядом ее спину, пока она не исчезла за дверью кабинета, на которой он прочел: НДАЛИ ЕНОКА, МАГИСТР ФАРМАЦЕВТИКИ. Больше он ее в этот раз не видел. Другая женщина обслужила Джамике, и они вышли с противомалярийным лекарством.

Агуджиегбе, когда человек живет великими и честолюбивыми ожиданиями и когда эти ожидания приносят плоды, он обычно оказывается сбитым с толку. Человек, возможно, говорил своим друзьям: «Вот смотрите, у моего брата в далеком городе большой дом. Он богатый человек». Но потом тот же самый человек отправляется в этот город и обнаруживает, что его брат – подметальщик улиц и едва зарабатывает себе на жизнь. Но его ожидания были настолько велики, так долго он их вынашивал, что он поначалу начинает сомневаться в неоспоримости реальности, хотя это и объясняется испытанным им потрясением. Я видел это много раз. То же самое случилось и с моим хозяином. Реальность брака Ндали, о чем говорили ее новая фамилия и кольцо – а Джамике был убежден, что видел это кольцо на пальце ее левой руки, – потрясла его. Весь свет из его вселенной ушел, и он остался в мире беспорочной черноты. Некоторое время спустя он стоял у входа в церковь Джамике в таком потрясенном состоянии, что биение собственного сердца казалось ему ударами хлыста.

– Я верю, что она, несмотря ни на что, все еще любит меня.

– Брат мой, я тебя понимаю, – ответил Джамике на языке Белого Человека, на котором всегда говорил, если они приходили в церковь, словно язык отцов был слишком нечестив, чтобы говорить на нем в святом месте.

– Пожалуйста, говори на игбо, вопрос очень серьезный, – сказал мой хозяин на языке великих отцов.

– Извини ннам, извини. Но дела обстоят так, как они обстоят. Как я тебе говорил, передай письмо ей в руки, положи его ей на ладонь. И это все. После этого можешь идти, и Господь увидит, что ты со своей стороны сделал все.

Мой хозяин отрицательно покачал головой, не потому, что не поверил словам Джамике, а потому, что тот ничего не понял. Он хотел, чтобы Джамике зашел внутрь, на службу, и оставил его подумать, а потому сказал:

– Я понимаю. Я подожду тебя здесь.

Джамике должен был встретиться в церкви с двумя другими людьми, с кем он этим вечером собирался устроить евангелическое событие: показ христианского фильма про Джизоса Крайста. Мой хозяин уселся на одиноком цементном блоке, оставшемся после строительства церкви, закончившегося всего год назад. Дул легкий ветерок, и знамя – кусок материи, прикрепленный к двум деревянным шестам, вкопанным в землю, – трепетало от его порывов. Он посмотрел на многолюдную улицу, где торговцы со своими товарами боролись за место под солнцем с автомобилями и тачками. Он смотрел и думал обо всех вещах, которые видел и которые оставались скрыты от него. Есть ли у нее дети? Давно ли она замужем? День или год? Не могло ли это случиться в тот самый месяц – или даже в ту самую неделю, – когда он вернулся в Нигерию сломленным человеком? Если события развивались по тому стандартному шаблону, каким насмехалась над ним жизнь, то это могло случиться в тот же самый день. Вдруг он представил себе, как сходит по трапу в задрипанном аэропорту в Абудже, а она приближается к алтарю со своим женихом. Он вообразил священника, который смотрит на нее и ее мужа и спрашивает, будут ли они вместе в болезни и здравии до конца их дней. И в этот же момент оболочка того, кем он был когда-то, падает к ногам дядюшки, встречающего его в аэропорту.

Он подумал о том, что увидел: Ндали – живая, здоровая и прекраснее прежнего. Если бы Джамике не появился в его жизни, посланный, как камень невидимым врагом, чтобы сокрушить его, то он бы женился на ней. Они продолжали бы жить в его компаунде, счастливые, они собирали бы яйца по утрам и просыпались бы под оркестр петухов и прочих крылатых существ. Его радость не знала бы границ. Но его лишили всего этого. Вокруг него жужжали комары, голоса из церкви доносились до него в виде шепота, а в душе закипал гнев.

Он вскочил на ноги и огляделся в поисках оружия. Нашел палку, лежащую рядом с церковным генератором, и подобрал ее. Бросился к церкви как сумасшедший и почти добежал до двери, но вдруг остановился. Эгбуну, в этот момент дала знать о себе его совесть, и луч света пронзил неожиданную темноту, в которую, как в пропасть, нырнул было его разум. Он уронил палку и вернулся на блок. Закрыл руками лицо и заскрежетал зубами. Несколько мгновений спустя, немного успокоившись, он почувствовал, как что-то ползет по его щеке. Оказалось, что это муравей, который с палки перебрался на его руку, а с руки – на щеку. Он стряхнул его.

– Брат мой, брат. Что случилось? – окликнул его Джамике от двери.

Он поднялся.

– Я поеду домой и буду один, – сказал мой хозяин.

– Ах, брат Соломон. Я так хочу, чтобы ты посмотрел этот фильм – «Страсти Христовы». Он тронет твое сердце. Тронет твою душу.

Он хотел заговорить, сказать этому человеку, что всего мгновение назад его переполняла ненависть к нему. Но он ничего не сказал, потому что его разоружило выражение лица Джамике.

– Я посмотрю, – услышал он собственный голос.

– Слава Господу!

Он сел на задней скамье в церкви, горе разрывало его изнутри в клочья, а Джамике и члены церкви устанавливали большой экран. Пока он там сидел,