нем нарастал страх, к которому примешивалась ярость. Он закрыл глаза и потому не видел, когда женщина закончила одеваться. Скрип двери вывел его из полузабытья. Он вскочил на ноги, но она уже ушла. Он бросился за ней в темноте босиком, без рубашки, не заперев комнату, звал ее: «Чидинма, Чидинма, постой, постой». Но она не остановилась. Она шла, рыдая, ничего не говоря.

Он вернулся и сел, в комнате от женщины остался только запах. Он не знал, что ему чувствовать, то ли раскаиваться за ту жестокость, с которой он обошелся с женщиной, то ли злиться на собственное таинственное осквернение. Он прождал около часа, потом позвонил женщине, но она не ответила. Он отправил ей извинения. Она написала в ответ: «Никагда, никагда больше ни прихади в мой палатку! Никагда в жизни!! Бог тибя пакарает!!!»

Его затрясло, когда навязчивая мысль о скверне утвердилась в его мозгу, принесенная на черных крыльях презрения. Он стер номер женщины в своем телефоне и поставил на этом точку. Той ночью, пока он спал, в дом, сражаясь между собой, вломились два бродячих духа. Они прошли через стену, не осознавая, что пересекли человеческий барьер. Чукву, я должен сказать, что подобные вещи встречаются довольно часто, но в большинстве случаев не стоят воспоминаний. Но то конкретное происшествие меня тронуло, потому что я смог соотнести его с ситуацией моего друга.

Один из этих духов был чи человека, который увел жену у мужа. Другой дух был призрак бывшего мужа этой женщины. Первый чи говорил о том, как он устал за долгие годы попыток отбиться от этого призрака. «Ну почему бы тебе не отдохнуть?» – говорил он. «Как я могу отдыхать, когда твой хозяин лишил меня не только жены, но и моей жизни?» – отвечал призрак. «Но тебе нужно отдохнуть. Отправляйся в Аландиичие, а потом вернешься в другой жизни и заберешь то, что было твоим», – сказал чи. «Нет, я теперь хочу справедливости. Немедленно. Немедленно. Скажи своему хозяину, пусть уберет свои руки от Нгози. Или я не оставлю его в покое. Буду и дальше приходить к нему во сне, пытаться завладеть им, вызывать у него галлюцинации, пока справедливость не будет восстановлена», – не успокаивался чи обманутого мужа. «Если ты прекратишь свои домогательства, – ответил другой чи, – то Ала и Чукву восстановят для тебя справедливость. Но ты берешь на себя…» Их разговор продолжался, а я жестами показывал им, чтобы они убрались, и они, почти не удостоив взглядом ни меня, ни моего хозяина, вернулись через стену в тьму ночи. Я не знал, почему стал свидетелем той сцены, может быть, ты сам позволил мне увидеть ее, чтобы таким образом подвигнуть меня на более действенные способы убедить моего хозяина отказаться от погони за неуловимым, не подвергать себя опасности превращения в акалиоголи, бродячий дух, не имеющий дома ни на земле, ни на небесах.

Эчетаобиезике, мой хозяин вернулся в свое прежнее состояние – человека, одержимого противоречивыми мыслями. Он, как некая текучая субстанция, вновь заполнил тот сосуд, в котором был раньше. Он перестал устраивать засады у аптеки и переключил свое внимание на ее дом. Он останавливал машину в двух бросках камня от него и шел к магазину напротив. Он завязал знакомство с хозяином. Покупал у него пирожные и колу, сидел в одиночестве на скамейке, которую хозяин поставил рядом с магазином, ел и пил, болтал с хозяином, который говорил на искореженном английском. С этого наблюдательного поста, в солнцезащитных очках, которые мой хозяин никогда не снимал, он сначала видел, как она приезжает с работы домой вместе с мальчиком, потом видел, как приезжает ее муж. На третий день наблюдений ему пришло в голову спросить об этой семье у владельца магазина.

– Мистер Обонна? – уточнил человек, он был хауса и не знал языка отцов.

– Да, и его жена.

– А, мадам? Мой мало их знать. Ее сейчас совсем мало-мало говорит. Словно у нее рот нет. Она часто ходить.

Он посмотрел на владельца магазина, а тот почесал два длинных декоративных шрама на щеке. К магазину подошел мужчина в шортах, на плече у него висела рубашка.

– Благ тебе, – сказал клиент моему хозяину.

– Благ тебе, брат мой.

– Маллам, «Коубелл» хочу.

– Какой нада? Жесть-банка упаковка?

– Упаковка. Четыре штука. Сколько?

– Один банка четыре найра, четыре банка шестнадцать найра.

Когда клиент ушел, мой хозяин спросил владельца магазина, знает ли он что-нибудь про мистера Огбонну и его сына.

– Ааа, да-да. Мой их знать хорош-хорош.

Эгбуну, я тебе говорил, что мой хозяин владел даром удачи. Да, с ним случалось много худого, но то, что его оньеува подобрал в саду Чиокике, имеет силу. Потому что иначе он бы случайно не набрел на это место. Как иначе, Эзеува? Он всего лишь задал естественный вопрос, вытекавший из вопроса про семью:

– У них один сын?

И на это он услышал такой ответ:

– Малый тот? Да, один малый иметь. Чиномсо, один только малый.

Обасидинелу, мой хозяин вскочил на ноги. Потому что он не называл этому человеку своего имени.

– Как?

– Малый-малый, – сказал человек, удивленный его реакцией. – Мой говорить Чиномсо малый звать.

Он теперь стоял не в силах пошевелиться. Он смотрел на владельца магазина, потом переводил взгляд на дом, потом снова на владельца магазина.

– Ога, что так?

Мой хозяин покачал головой:

– Ничего.

Владелец магазина успокоился и начал говорить о том, как «мистер Обонна» иногда не берет сдачу после покупки, как на Ураза-Байрам мистер Обонна привез ему козу. Мой хозяин слушал вполуха, а мысли его уносились далеко. Когда он поднялся и вернулся в машину, он уже отдавал себе отчет в том, что услышал, он как бы снова обрел сознание. Как могло получиться, что она назвала сына этим именем? Как?

Ничто не волновало его так сильно, как эта мысль. Он сидел не в силах ничего делать, совершенно беспомощный. Этот вопрос терзал его своей обманчивой простотой. Потому что, казалось ему, ответ лежит на поверхности, на какой-то полке над самой его головой. Но каждый раз, пытаясь его достать, он понимал, что ответ где-то гораздо дальше – рукой до него не дотянуться. И вот это-то волновало его больше всего. В ту ночь он почти не спал, он боялся, что сойдет с ума от одолевавших его мыслей. Он чувствовал голод, потрясение и обескураженность, но ничего не делал – только лежал, абсолютно разбитый. Ему два раза звонили люди из сельскохозяйственного университета, а потом прислали сообщение, в котором