— Только номера, мой милый Кленнэм? —отозвался его друг. — Здесь ничего нет! Даже название улицы, можно сказать,взято с воздуха; ведь я же вам говорю, никто из моих домашних не может сказать,от кого они его слышали. Но все-таки наведаться туда стоит; только мне нехотелось отправляться одному, а так как эта непроницаемая женщина была и вашейспутницей по путешествию, я подумал, что, может быть… — Кленнэм избавил его отнеобходимости договаривать, надев шляпу и объявив, что он готов.

Был пыльный, жаркий, удушливый вечер сероголондонского лета. Они доехали до начала Оксфорд-стрит и, отпустив кэб, нырнулив тянущийся до самой Парк-лейн лабиринт, где вокруг больших, величественноскучных улиц вьются маленькие переулки, гораздо менее величественные, но затоеще более скучные. На перекрестках хмурились в вечернем сумраке дома сомножеством безобразных портиков и карнизов — уродливые создания безмозглыхмастеров безмозглой эпохи, претендующие на то, чтобы все новые поколения слеповосхищались ими, пока время не обратит их в развалины. А рядом, отнюдь не тешавзор, теснились маленькие дома-паразиты, у которых точно повело судорогой весьфасад, от парадной двери, представляющей собой карликовый сколок с дворцовогоподъезда на площади, и до узенького окошка будуара, выходящего на навозные кучирасположенных по соседству конюшен. Рахитичные особняки с потугой нааристократизм, в которых существовать с комфортом мог разве только дурнойзапах, выглядели точно хилые отпрыски союзов, заключенных междудомами-родственниками; у некоторых прилепленные без надобности фонари ибалкончики поддерживались тощими железными колоннами, и казалось, будто онибессильно опираются на костыли. Кой-где шит с гербом, вмещавший в себе всюгеральдическую премудрость, маячил над улицей, словно архиепископ, которыйпроизносит проповедь о суете сует. Немногочисленные лавки обходились безвитрин, подчеркивая этим свое равнодушие к мнению толпы. Кондитер знал, чьиимена значатся у него в книгах, и поэтому не считал нужным выставлять в окнечто-либо, кроме вазочки с мятными лепешками и двух-трех банок засахарившегосясмородинного варенья. Несколько апельсинов были единственной уступкой простонароднымвкусам со стороны зеленщика. Корзинка, выстланная мхом, где некогда лежалиголубиные яйца, выражала все, что мог сказать черни торговец битой птицей.Улица (как всегда в этот час и в это время года) имела такой вид, словно всеобитатели отправились в гости, здесь же никто гостей не ждет. У каждогоподъезда бездельничали лакеи, которых яркое разноцветное оперение и белыехохолки делали похожими на последние экземпляры вымершей породы птиц. Порой тутже восседал и дворецкий, солидный мужчина мизантропического склада, убежденныйв том, что ни одному дворецкому, кроме него, верить нельзя. Фонарщик ужеобходил улицу; экипажи все воротились из Парка, и шкодливые маленькие грумы втесных, в обтяжку, курточках, с кривыми ногами и не менее кривыми мыслями,прогуливались попарно, пожевывая соломинки и рассказывая друг другу о своихкаверзах. Иногда посланного с поручением лакея сопровождали пятнистые доги,которые обычно разъезжали с хозяевами в экипаже, и глаз настолько привык видетьих неотъемлемым атрибутом парадного выезда, что казалось, будто они делаюткому-то одолжение, соглашаясь ходить пешком. Пивные, попадавшиеся здесь редко,не мозолили глаза вывесками; содержатели их не нуждались в расширенииклиентуры, и джентльмены, не носящие ливреи, не встречали у них радушногоприема.

В этом мистер Миглз и Кленнэм убедились насобственном опыте, когда попробовали навести справки в одном из такихзаведений. Ни там. ни в других местах на той улице, где они искали, никто и неслыхивал о мисс Уэйд. Это была одна из улиц-паразитов, длинная, узкая, прямая,однообразная и мрачная — точно похоронная процессия кирпичных фасадов. Друзьярасспрашивали всюду, не пропустили ни одного подвала, если видели, что надверхней ступенькой крутой деревянной лесенки торчит голова какого-нибудьмеланхолического юнца; но так ничего и не узнали. Они прошли всю улицу из концав конец, сперва по одной стороне, затем по другой, едва не оглохнув от крикадвух газетчиков, надсадно горланивших о необычайном происшествии (которое никогдане происходило и никогда не произойдет); но все было напрасно. Наконец ониостановились на том углу, откуда начали обход; уже стемнело, а их поиски всееще ни к чему не привели.

Им несколько раз попался на пути запущенный,по всему судя необитаемый дом с билетиками на окнах, возвещавшими, что онотдается внаймы. Эти билетики среди унылого однообразия похоронной процессиивоспринимались почти как украшение. Оттого ли, что дом запомнился им по этомупризнаку, или оттого, что они дважды прошли мимо, дружно порешив, что «здесьона жить не может», Кленнэм вдруг предложил воротиться и сделать напоследок ещеодну попытку. Мистер Миглз согласился, и они повернули назад.

Они постучали, потом позвонили — ответа небыло. — «Пусто», — сказал мистер Миглз, прислушавшись. «Еще один раз», — сказалКленнэм и снова постучал. На этот раз в глубине дома послышалось какое-тодвижение — кто-то шаркающей походкой шел к двери.

В темноте дверного проема они не моглиразглядеть человека, отворившего им; видно было только, что это женщина, идолжно быть старая.

— Простите за беспокойство, — обратился к нейКленнэм. — Не скажете ли вы нам, где живет мисс Уэйд?

Голос из темноты неожиданно ответил:

— Здесь живет.

— А она дома?

Так как ответа не было, мистер Миглз повторилвопрос:

— Скажите, она дома?

Ответ опять последовал не сразу.

— Кажется, дома, — буркнул, наконец, голос. —Да вы войдите, а я схожу узнаю.

Хлопнула дверь, и они почувствовали себязапертыми в этом тесном черном доме. Судя по шороху платья, говорившая отошлаот них, и в самом деле, минуту спустя ее голос уже донесся откуда-то сверху:

— Извольте идти сюда; не бойтесь, тутзацепиться не за что.

Они ощупью поднялись по лестнице, туда, гдевиднелся какой-то тусклый свет — оказалось, это свет уличного фонаря проникал внезанавешенное окно. Хлопнула еще одна дверь, и говорившая исчезла, оставив ихв комнате, совершенно лишенной воздуха.

— Странно все это, Кленнэм, — заметил мистерМиглз шепотом.

— Очень странно, — тоже шепотом ответилКленнэм. — Но мы у цели, это главное. А вот и свет!

Свет был от лампы, которую держала в рукахнеопрятного вида старуха, вся сморщенная и высохшая.

— Дома, — сказал уже знакомый им голос. —Сейчас выйдет. — Поставив лампу на стол, старуха вытерла руки о фартук — отчегоони не стали чище, — посмотрела на посетителей своими мутными глазами и бочкомвыбралась из комнаты.