— Так нет же, — сказал мистер Миглз, грустнокачая головой, — она не захотела прощать. Видно было, как она беснуется, этадевушка, как все в ней кипит и клокочет. Желая ей добра, я не раз говорилвполголоса, проходя мимо нее: «Двадцать пять, Тэттикорэм; двадцать пять!» Надобыло ей день и ночь считать до двадцати пяти, тогда ничего бы и не случилось.

Мистер Миглз провел рукой по лицу и сновапокачал головой с таким сокрушенным видом, который говорил о его добротекрасноречивей, чем самые ласковые и приветливые улыбки.

— А мамочке я сказал (впрочем, она и без моихслов думала точно так же): мы с тобой люди практические, душа моя, и мы знаемисторию этой бедной девушки. Ведь это в ней бушуют те самые страсти, которыебушевали в ее матери еще до того, как она, бедняжка, на свет родилась. Будем жек ней снисходительны, мамочка, не станем сейчас ничего замечать, душа моя; мыей сделаем внушение когда-нибудь потом, когда она успокоится. И мы молчали. Но,видно, суждено было стрястись беде: вот она и стряслась вчера вечером.

— Но как и почему?

— Если вы хотите знать, почему, — сказалмистер Миглз, несколько смущенный этим вопросом, ибо он больше заботился осмягчении вины Тэттикорэм, нежели об интересах своего семейства, — я лишь могуповторить еще раз то, что я говорил мамочке и что вы уже слышали. Если выхотите знать, как — попробую рассказать: мы простились с Бэби на ночь (оченьнежно простились, не отрицаю), и Тэттикорэм, которая была при этом, отправиласьза ней наверх — вы ведь помните, что она приставлена к Бэби для услуг. Можетбыть, Бэби, у которой сейчас нелегко на душе, была чуть более обычноготребовательна к ней; впрочем, не знаю даже, вправе ли я предполагать это — онавсегда так деликатна, так добра.

— Более добрую госпожу трудно себе представить.

— Благодарю вас, Кленнэм, — сказал мистерМиглз, пожимая ему руку, — и самом деле: ведь вы часто видели их вместе. Новернусь к рассказу. Итак, вдруг мы слышим голос этой несчастной Тэттикорэм,очень громкий и сердитый. Мы уже хотели пойти посмотреть, в чем дело, но тутприбегает Бэби, вся дрожа, и жалуется, что Тэттикорэм ее напугала. А следом заней в комнату врывается Тэттикорэм, сама не своя от бешенства. «Я вас всехненавижу! — кричит она, топая ногами. — Весь ваш проклятый дом ненавижу!»

— И что же вы на это?

— Я? — переспросил мистер Миглз с такойнепосредственностью, которая могла бы сокрушить недоверие самой миссис Гоуэн. —Я ей сказал: «Тэттикорэм, сосчитай до двадцати пяти!»

Мистер Миглз опять провел рукой по лицу ипокачал головой, видимо глубоко огорченный.

— Это уже настолько вошло у нее в привычку,Кленнэм, что даже сейчас, находясь в совершенном исступлении (вы дажевообразить себе не можете, что с ней было), она сразу умолкла, посмотрела наменя широко раскрытыми глазами и начала считать. Досчитала до восьми (яслышал), но на большее ее не хватило. Ярость снова захлестнула бедняжку ипотопила остальные семнадцать. И уж тут пошло! Она нас ненавидит, она у наснесчастна, она так больше не может, она решила уйти и уйдет! Она моложе своейбарышни, и ей надоело слушать, как все ахают и охают вокруг той, как будто насвете нет больше молодых и привлекательных девушек, которые заслуживают ласки илюбви! Довольно с нее, да, да, да, довольно! Уж не воображаем ли мы, что, еслибы с нею, с Тэттикорэм, всю жизнь так носились и нянчились, как с нашей Бэби,она была бы чем-нибудь хуже? Лучше! В пятьдесят раз лучше! Ведь это мы назло ейпостоянно выставляем напоказ свои нежные чувства друг к другу — да, да, назло ив насмешку! И не мы одни, но и все в доме. Только завидят ее, так сейчас же ипускаются в разговоры о своих отцах и матерях, братьях и сестрах. Вот еще вчерамаленький внучек миссис Тикит пытался назвать ее (то есть Тэттикорэм) дурацкимпрозвищем, которое мы ей дали, но никак не мог его выговорить, а сама миссис Тикитслушала и хохотала. И всех оно потешает! И кто вообще дал нам право придумыватьей кличку, точно собаке или кошке? Но теперь — конец! Не нужны ей больше нашиблагодеяния, она бросит нам в лицо эту кличку и уйдет. Сейчас же уйдет, сиюминуту, никто ее не удержит, и больше мы ее никогда не увидим.

Все это, видимо, было так живо в памятимистера Миглза, что, рассказывая, он даже покраснел и разгорячился не меньшегероини своего рассказа.

— Что уж тут! — сказал он, вытирая пот с лица.— Было ясно, что никаких доводов рассудка эта несчастная слушать не станет(один бог знает, что только пришлось пережить ее матери!), и я лишь спокойнозаметил ей, что сейчас уже ночь, и если она решила уйти, то пусть подождет доутра; потом взял ее за руку и отвел в ее комнату, а наружную дверь запер наключ. Но утром, когда мы встали, ее уже не было.

— И больше вам ничего о ней не известно?

— Ничего решительно, — ответил мистер Миглз. —Я весь день провел в поисках. Вероятно, она ушла совсем рано, и так тихо, чтоникто не услышал. В Туикнеме мне так и не удалось напасть на ее след.

— Погодите! — сказал Кленнэм, подумав немного.— Вы, насколько я понимаю, хотели бы свидеться с ней?

— Непременно. И сказать, что я ничуть на неене сержусь. Мамочка и Бэби тоже на нее не сердятся. Да и вы сами, Кленнэм, —прибавил мистер Миглз убедительным тоном, словно лично у него не было никакихповодов для недовольства, — я знаю, что и вы не стали бы сердиться на бедняжкуза то, что она не в силах совладать с собою.

— Раз все вы готовы простить ей, было быстранно и жестоко, если бы я не согласился с вами, — ответил Кленнэм. — Но вото чем я хотел спросить вас: подумали ли вы про мисс Уэйд?

— Подумал. Правда, лишь после того, какобшарил всю округу, и то самому мне это, верно, не пришло бы в голову, но когдая вернулся, мамочка и Бэби объявили мне, что для них все ясно: Тэттикорэм умисс Уэйд. И тут я вспомнил, что она говорила за обедом в тот день, когда вывпервые были у нас.

— Известно ли вам, где можно разыскать миссУэйд?

— Правду сказать, вы потому и видите меняздесь, — ответил мистер Миглз, — что какое-то смутное представление на этотсчет у меня имеется. Почему-то у нас в доме создалось впечатление — знаете, какэто иногда происходит, совершенно необъяснимым образом: вроде бы никто ничеготвердо не знает, и в то же время все что-то такое краем уха слышали, — так воту нас создалось впечатление, что она живет или жила где-то здесь. — МистерМиглз протянул листок бумаги, на котором значилось название одного из самых унылыхпереулков в районе Гровенор-сквер, близ Парк-лейн.

— Но здесь нет номера, — сказал Артур, глянувна листок.