Потом, глядя вдаль, где неясные очертанияпредметов сливались с темной лентой дороги, он задумался бы снова: «Куда ведетнас обоих еще более темная дорога жизни? Что ждет его, меня и ее тоже втуманной дали?» И при мысли о ней новые болезненные сомнения бередили бы егодушу: «Не обижаю ли я ее, поддаваясь своей неприязни к нему, и не становлюсь лиот этого еще менее достойным ее, чем прежде?»

— Я замечаю, вы совсем приуныли, — сказалГоуэн. — Видно, что ни говорите, а моя матушка нагнала на вас смертельнуюскуку.

— Нет, нет, уверяю вас, — сказал Кленнэм. —Это пустяки — решительно пустяки.

В эту тревожную для Артура Кленнэма пору еговсе чаще беспокоила мысль, что неожиданный интерес мистера Панкса к семействуДоррит может иметь какое-то отношение к тем смутным догадкам, о которых шелразговор у Артура с матерью в первый вечер его возвращения под отчий кров. Чтознает мистер Панкс об этом семействе, что еще хотел бы он узнать, и зачемвообще ему понадобилось ломать над всем этим свою забитую делами голову — вотвопросы, которые снова и снова задавал себе Кленнэм. Такой человек, как мистерПанкс, не стал бы из одного лишь праздного любопытства тратить на розыски времяи труд. И если его усердие поможет ему достигнуть цели, неужели попутновскроются тайные причины, побудившие миссис Кленнэм взять под своепокровительство Крошку Доррит?

Не следует думать, что Артур хоть на мигзаколебался в своем желании и решимости исправить зло, совершенное при жизниотца — если это зло откроется и если оно исправимо. Слишком смутной и зыбкойбыла тень возможной несправедливости, нависшая над ним после смерти отца, илегко могло оказаться, что истина весьма и весьма далека от его предположений.Но когда бы его опасения в самом деле подтвердились, он готов был в любуюминуту отдать все, что имел, и начать жизнь сначала. Его душа так и не принялажестокого и мрачного учения, которое ему навязывали в детстве, и его личныйнравственный кодекс начинался с того, что, когда ходишь по земле, нужно глядетьпод ноги и что нельзя вознестись на небо на крыльях слов. Земной долг, земноевоздаяние, земные дела — вот первые крутые ступени подъема. Узки врата, и тесенпуть; куда тесней и уже, нежели столбовая дорога, вымощенная пустымиповторениями пустых заученных прописей, поисками сучков в чужом глазу иугрозами божьего суда, щедро расточаемыми ближним — даровым материалом, которыйне жаль тратить.

Нет, не страх за себя и не личные сомнениясмущали его, но лишь беспокойство, как бы Панкс не пренебрег их взаимнымуговором и, доискавшись до чего-нибудь, не стал действовать сам, непосоветовавшись с ним. С другой стороны, перебирая в памяти подробности своегоразговора с Панксом, он не находил среди них доказательств, что этот странныймаленький человечек на верном следу, и подчас даже удивлялся, зачем он сампридает этому такое значение. Волны сомнений бросали его туда и сюда, какбросают волны лодку в бурном море, и причала нигде не было видно.

А тут еще Крошка Доррит совсем исчезла с егогоризонта. Ее то не было дома, то она сидела у себя в комнате и непоказывалась, и мало-помалу он обнаружил, что ему без нее словно чего-тонедостает. Он ей написал, справляясь о ее здоровье, и получил ответ, в которомона горячо благодарила его и просила не беспокоиться, так как она чувствуетсебя совсем хорошо; но он не видел ее уже несколько недель — срок, который снепривычки показался ему очень долгим.

Однажды, просидев целый вечер с ее отцом,который сказал ему, что она ушла в гости — обычная его отговорка, когда онатрудилась где-то, чтобы заработать ему на ужин, — Кленнэм вернулся домой изастал у себя мистера Миглза, в большом волнении расхаживавшего взад и впередпо комнате. Услышав скрип отворяющейся двери, мистер Миглз круто повернулся находу и воскликнул:

— Кленнэм! Тэттикорэм!

— Что случилось?

— Пропала!

— Милосердный боже! — воскликнул Кленнэм сиспугом. — Что вы хотите сказать?

— Не пожелала сосчитать до двадцати пяти, сэр;отказалась наотрез. До восьми сосчитала, бросила и ушла.

— Ушла из вашего дома?

— И больше не вернется, — отозвался мистерМиглз, сокрушенно качая головой. — Вы не знаете, сэр, до чего эта девушка гордаи упряма. Все замки и запоры Бастилии не удержали бы ее, раз она решила уйти;упряжка лошадей не приволокла бы ее обратно.

— Но как это вышло? Прощу вас, сядьте ирасскажите мне.

— Не так-то оно просто; нужно самому обладатьбешеным, неукротимым нравом этой несчастной девушки, чтобы понять, как этопроизошло. Началось вот с чего. Нам за последнее время часто приходилосьбеседовать втроем, мамочке, Бэби и мне. Не скрою от вас, Кленнэм, что этибеседы были не слишком приятного свойства. Речь шла о новом путешествии,которое я предложил, имея в виду, признаться, особую цель.

Хорошо, что ничье сердце не должно былозабиться быстрее при этих словах.

— Какова эта цель, — после короткой паузыпродолжал мистер Миглз, — я также от вас не скрою, Кленнэм. У моей дорогойдочурки есть сердечная привязанность, которая очень огорчает меня. Вы, верно,догадываетесь, о ком я говорю. Генри Гоуэн.

— Я ожидал, что услышу это имя.

— Ох, лучше бы мне самому никогда его неслыхать, — сказал мистер Миглз, тяжело вздохнув. — Но от правды не уйдешь. Мы смамочкой делали все, чтобы это переломить, Кленнэм. Уговоры, время, разлука —все пробовали и ничего не помогло. И вот у нас явилась мысль отправиться вдолгое путешествие, на год, не меньше; может быть, если они так долго не будутвидеться, то окончательно отвыкнут друг от друга. Но Бэби очень огорчена, астало быть, и мы с мамочкой тоже.

Кленнэм сказал, что этому нетрудно поверить.

— Видите ли, — продолжал мистер Миглз, словнобы оправдываясь, — я, как человек практический, признаю, и мамочка, как женщинапрактическая, тоже признала бы, что мы, семейные люди, склонны преувеличиватьсвои огорчения и делать слонов из наших домашних мух, и это может раздражатьпосторонних — тех, кого это не касается близко. Но ведь счастье или несчастьеБэби, это для нас вопрос жизни и смерти, Кленнэм, и я думаю, нам простительно,если мы принимаем близко к сердцу все, что с ним связано. Уж кто-кто, аТэттикорэм могла бы простить нам это. Как, по-вашему, прав я или нет?

— Совершенно правы, — ответил Кленнэм, от всейдуши подтверждая справедливость этого скромного требования.