Доростол встретил Святослава звонким колокольным переливом. Волк постарался, собрав на встречу вятших людей города. Уже на разгульном пиру удоволенный едой и вином, сбросив груз походов и переживаний, князь похвалил воеводу:

— Молодец, Ратша! Хоть ты не подгадил.

Волк скосил взгляд на Свенельда: слышал, нет? Тот, не поднимая головы, ковырял двузубой вилкой стерлядку. Икморь, уловив впервые за последние седмицы блеск в глазах Святослава, вымолвил:

— Здесь, по-моему, получше будет, чем в Переяславце, а?

Верно, жители Доростола и вообще северной части страны были наслышаны, но избавлены от дрязг, наполнявших южную и западную Болгарию. Здесь русов принимали гораздо лучше, нежели чем во Фракии, где воздух, казалось, был пропитан нелюбовью к незваным русским гостям, и отличались от напряжённых жителей Преслава, что после отчаянной смелости ожидали ответных шкод от Византии.

На следующий день устраивали братчину со своими в изложне Ратшиного терема. Намывшись в бане, плескали в чаши густого крепкого пива. За столом больше шутили, заедая пиво вяленой рыбой.

— Ромейку из Фракии прихватил, — сказал Святослав Ратше, — Ярополку свезу. Не то, пока я в походах, возмужал уже, портомойниц за жопу хватает. Пусть благородных кровей попробует.

— Я же её и передал князю, — похвастал Икморь. — То ли дочь, то ли жена наместника базилевса, пёс её знает, напугана так, что и не поймешь.

— Холопка, небось, а тебе напела, — подзудил соратника Акун.

— Иди ты!

— А что, князь, — ощерил рот с прорехами выбитых в схватках зубов Волк, — сам-то попробовал, небось, грекиню, прежде чем сыну везти? Вдруг она бревно-бревном, то и портомойницы лучше!

Князь с воеводами ржали подобно простым кметям.

— Ты лучше за своим Волчьим Хвостом пригляди, — беззлобно огрызался Святослав, — о том как он за местными девами ухлёстывает уже во Фракии знают!

Ивор, сын Ратши, снова увязался за ратью, в этот раз за Свенельдом, и был переправлен к отцу в Доростол. Волк уже плюнул на неслуха, поняв, что тот всё равно будет ходить за ним, пристроив его в дружину.

Насмеявшись, прихмелев от пива, неожиданно перетекли на дела серьёзные:

— Полюбилось ли тебе, княже, в Доростоле? — сузив разбойные глаза спросил Волк. Святослав свёл на переносье густые брови, разом мыслью окунувшись в насущные дела, повертел в руках чашу, рассматривая на дне тёмное своё отражение.

— За два дня сердцем не прикипишь, — ответил, — но своё гнездо вить надо.

— А Преслав?

Князь решительно отмотнул головой:

— В Преславе пусть Борис сидит. Вся надёжа на болгар, только при их помощи здесь удержимся. Бориса снимать — себе дороже, ибо и у него сторонники есть. Мать покойная говорила, что власть от Бога в сиих местах, и многие так считают. Кнут — ой как рано вздымать! Пряником, токмо пряником. В Переяславце, опять же, вон как вышло.

— Ромейские шкоды, — напомнил Икморь.

— Коли земля за нас, то никакие ромеи их с нами не столкнут, — возразил Святослав. — Одначе не верю я теперь никому и поэтому Свенельду в Преслав вернуться придется. Базилевс как разберётся с мятежниками со своими, снова возьмётся за нас. Кто знает, не перекинутся ли тамошние за ромеев, коль решат, что мы их оставили?

Прав был князь. Воеводы переглянулись: сеча зла будет на этот раз. Цимисхию второго позорного мира с русами не простят в Царьграде, а базилевсов у них меняют быстро.

— Войско нужно, — подал голос Свенельд.

— Вот Волку и идти за ним в Киев, — согласился Святослав. — Насчёт кормов распорядиться надо, а то дружина ныне великая: мы, Икморь да Акун. С местными договариваться надо по любви, да к комитопулам ехать самому. Византия на нас всею мощью обрушится, болгарская помощь во как нужна! Зато, коли удержимся, земля нашей станет, а там, глядишь, Бориса подвинем. Апосля купцов иноземных приветим, расторгуемся, в шелках да золоте последняя жёнка у смерда ходить будет. Дунай — золотая жила и сильному только ею владеть.

— Знать бы грядущее, — хмыкнул Свенельд, — не зряшной борьба бы была.

Мстислав самый старый из сидящих — пятый десяток уж шёл. Молодость не знает страха поражения и снисходительно смотрит на старость.

— Не знаю ни одного колдуна, что мог бы разгадать, какие нити вплела Мокошь в свою пряжу, — заметил Акун, — но мы уже выросли, чтобы жить набегами, надеясь только на меч и удачу.

Сам того не зная, Акун повторил слова отца, Мстислава, когда тот шёл в Киев, чтобы посадить там Игоря. Святослав оглядел соратников чуть захмелевшими глазами:

— Большую славу мы себе добыли, потому назад дороги для нас нет. Мы победим или ляжем костьми на этой земле.

С кормами разобраться оказалось проще простого: Акун с Икморем ушли в Македонию и, как доходили слухи, успешно грабили местных, собрав большую добычу и набрав полон.

Для магистра византийского наместника Иоанна Куркуаса жизнь была длительным развлечением, и даже появление русов мало отвлекало от любимого дела — винопития. Под давлением стратилатов в перерывах между весельем и тяжёлыми похмельными снами Иоанн всё же выслал рати навстречу грабителям, сам с основным войском двинувшись следом. Но распустившихся воинов, до которых ещё недавно никому не было дела, по примеру набольших своих ударившихся в пьянство и разврат, теперь не так просто было сдвинуть с места. Пока собирали разбежавшихся, потерявших страх перед всяким наказанием кметей, пока собирались сами, росы благополучно разбили передовой ромейский отряд и пошли дальше. Ромейское войско тяжело, как ожиревший ленивый пёс, выпущенный по хозяйскому недоразумению на охоту, текло за русами по разбитым городам и сёлам, а затем и вовсе остановилось, сдавшись перед раскисшими после зимних дождей дорогами. Магистр от отчаяния снова запил и о том, чтобы продолжать бесславный поход, речи идти уже не могло.

Оставив македонские неудачи целиком на совести своего родственника, Цимисхий деятельно занялся приготовлением к грядущей войне. Начал он с того, что, укрепляя свой авторитет среди народа и вятших, женился на дочери Константина Порфирогенита, Феодоре, женщине неказистой, но в жилах которой текла императорская благородная кровь. Обезопасив таким образом себя от дальнейших интриг, он развязал себе руки для самого верного и прибыльного дела, могущего окончательно и твёрдо упрочить его трон.

В отличие от своего предшественника, Иоанн не увеличивал налоги, порядком протряхнув казну. В Адрианополь тянулись бесконечные возы с обилием и оружием, сотнями и тысячами под строгим надзором воевод стекались ратные. Огненосные триеры выволакивали на берег, латали, смолили. На войну уходили громадные средства, и если раньше война ложилась на плечи народа, то теперь её тянули казна и вельможи, которые получили взамен обещания новых земель от императора. Теперь, в отличие от Святослава, у Цимисхия не было не то чтобы пути назад, он должен был двигаться только вперёд, и даже короткая остановка грозила сокрушительным падением.