— Отбились, Свенельд, — сказал он.

Воеводы поднялись в надвратную башню. Ромейский стан светился кострами, на поле битвы шевелился кто-то невидимый. Яким потеребил рукой сабельную паверзь, всматриваясь в огни стана.

— Если к Цимисхию не придет завтра подкрепление, то нужно сделать вылазку, ибо на приступ он больше не пустит своих, слишком хорошо мы его потрепали, — молвил он.

Свенельд, чуть замешкавшись, кивнул в ответ.

В городе жгли огни, сторожа бдительно несла службу, опасаясь лазутчиков. Царя Бориса сон сморил далеко за полночь. Калокиру было жаль его, выросшего и воспитанного не в любви к славе и доблести своей страны, не закалённого характером. Сначала крепился, пытался отдавать распоряжения, вызывая скрытое сочувствие. Потом понял, что всё идёт вне его и без него, принял самое разумное решение — положился полностью на волю воевод. Борис держался за Калокира, как за последнюю спасительную тростинку, и в течение ратного дня не отпускал от себя его, боясь, что тот вдруг пропадёт, как пропадают в баснях блазни, ведущие путника через выморочный лес по спасительной тропинке. В победу своих болгар царь не верил и опасался за свою жизнь, а Калокир, ромей, мог её спасти.

— Я ухожу ночью к Святославу, — сказал патрикий.

— Ты бросишь меня?

Надо отдать должное Борису, в отличие от его отца в нём не было той истеричности и свой страх он умел скрывать, лишь побелело лицо и слегка подрагивала молодая прозрачная рыжая бородка.

— Я предатель для Цимисхия и мне грозит смерть. А тебе бояться нечего — ты базилевса не предавал и всегда можешь свалить всё на свой народ, — Калокир усмехнулся, — который не слушал тебя и встал на сторону русов.

— Так ты не веришь, что мы отобьемся?

— Не верю. И мало кто верит, — честно признался патрикий.

— Так зачем же тогда драться?

Борис решительно не понимал этого. Калокир снова усмехнулся:

— Ты возрос на ромейских дрожжах, а я грек, херсонец. И я лучше понимаю твой народ. Они сражаются за свободу. Каждый, кто сейчас на стенах может сбежать, но, прожив свою убогую рабскую жизнь под старость лет многое захочет отдать за тот миг, когда он был свободным человеком, а не сусликом, прячущимся в нору при любой опасности.

Разлетелись тяжёлые двери, и в покои печатным шагом вошёл Свенельд, даже не посмотревший в сторону Бориса. Он, в отличие от Калокира, жалевшего юного царя, открыто его презирал, считая, что тот не достоин своего народа. Такой воевода будет слушать только таких, как Святослав или комитопулы.

— Пора, — сказал он, — ромеи намеренно не оставили охраны у северных ворот, дабы дать соблазн уйти всем, кто хочет, и тем самым ослабить защитников. Но мало таких, кто ушёл.

И он бросил презрительный взгляд на Бориса. Калокир, заглянув в полные отчаяния глаза царя, предложил:

— Пойдём со мной. Но тогда обратной дороги не будет, тебе придётся идти до конца.

Может, и шевельнулось что-то внутри, Бориса, шепнула что-нибудь частичка грозного Симеона, но пересилило византийское воспитание, с детства и навсегда подавившее волю к сопротивлению и заставлявшее раболепствовать перед божественным базилевсом.

Калокир уходил, на всякий случай не зажигая огней, доверяя лишь чутью проводника, знавшего здесь каждый камень. Свенельд шепнул на ухо старшому охраны, сопровождавшей Калокира:

— Смотри, за его жизнь Святослав с тебя голову снимет...

Подкрепление пришло и приходило всё утро, к обеду развернув в сторону города цепь тяжёлых пороков. Долго тянули, собирая и утверждая орудия. И вот со скрежетом махнул, будто рукою, большой порок — петробол, и снаряд со свистом понёсся в город, заставив невольно пригнуться стоявших на его пути защитников стен. Пролетев над их головами, камень вывернул ворота большого лабаза, исчезнув в нём. Страшен тяжёлый снаряд, выпущенный большим пороком, как несущийся в безумстве тур. Толщиной в сажень стена вздрагивала от ударов и казалось, что дрожит сама земля. Четыре малых порока — литобола с подведённых к городу гелеполов[87]щёлкали камнями по деревянному заборолу, расщепляя и снося колья с навесами. Нарочитые бодрили защитников, в пример им не прячась от каменной смерти.

Когда снаряд врезался в забороло, нескольких убив и покалечив, терпение некоторых лопнуло, будто перетянутая тетива и они, потеряв голову, побежали со стен, увлекая остальных. Воеводы с опытными кметями тычками и угрозами приводили их в чувство, возвращали обратно. Наконец ромеям удалось обрушить часть юго-восточной стены и поле под городом наполнилось ратными людьми. Яким сорвал с лица повязку, обнажив страшную, сочащуюся сукровицей рану и обернулся к Свенельду:

— Я возьму на себя пролом, а ты отстой ворота!

Сказав, рванулся было, но Свенельд цепко ухватил его за рукав:

— Прощай, болгарин, пусть твой Бог поможет тебе!

В безумных, находящихся уже в вихре битвы и нечеловеческих глазах мелькнула тень теплоты:

— И ты прощай, воевода!

Время остановилось, отмериваемое сложенными головами. Прясла стен стали скользкими от крови. Дождь стрел и град камней с обеих сторон. Стены голы, заборола почти все снесены, защитников становится всё меньше. Свенельд затрубил в рог — к отходу. Отступали в царский дворец, как было говорено ранее на случай захвата города. Битва расползалась по улицам. Кто-то не смог или не захотел забиться в оборону в последней каменной твердыне, бросившись на защиту своих домов, чтобы там, на родном пороге, лечь костьми и не видеть позора, который захватчики причинят его семье. Звон железного склепания смешался с криками ярости и боли, с воем баб и проклятиями мужиков. По городу шёл грабёж, страшный и безобразный по своей сути, с бессмысленными убийствами и насилием.

Во дворце спешно заваливали основные ворота во двор, оставив чёрный выход, куда продолжали стекаться защитники, иссеченные, измотанные и оттого едва узнаваемые, в основном русские, но были и болгары. Искали царя, но он уже утёк со своими домочадцами. Свенельд расставил воинов по бокам и на челе, чуть в отдалении от оставшегося открытым прохода. Ромеи вломились весело и яростно, опьянённые близкой победой и чаяниями добычи царского дворца и сразу угодили в ловушку. Зазвенели тугие тетивы, бросив стрелы в толпу грабителей, сулицы разили без промаха, засверкали мечи, рубя ромеев с трёх сторон. Русские разом выкосили полторы сотни византийцев без ущерба себе. Оставшиеся отступили. Ещё несколько раз тагматархи и кентархи[88]ухитрялись собирать пустившихся в грабёж и вышедших из подчинения воинов, бросая их в напуск, но не пробились во дворец, завалив трупами выход.