Калокиру отчаянно повезло, что он сначала не поспел, а потом, руководствуясь чутьём и холодным расчётом, просто не присоединился к Варде Фоке. Потому, отстранённый от всяких дел, он болтался при дворе, зато не был лишён живота. Впрочем, Калокир знал, что рано или поздно его удалят из столицы, как это происходило с другими сторонниками Никифора Фоки. Его не пускали уже ни в Большой дворец, ни в Вуколеон, через старых знакомых, не бесплатно, разумеется, он уведал, что его собираются отослать даже не на родину в Херсонес, а на остров Левка — маленькую скалистую пядь, выступающую из моря.

Оглядывая богатое убранство своего жилища, что находилось близ центральной улицы Меса и которое он больше не мог содержать, Калокир всё больше злился на судьбу, что отшвырнула его сначала от Романа, потом снова бросила из-за смерти Никифора. Патрикий (ещё не опальный) был самолюбив, но самолюбие своё тешил большим трудом, тяжело поднимаясь по карьерной лестнице. Он воевал против агарян, когда другие предпочитали лестью пролизывать себе дорогу к императору, он брался за поручения, которые не каждый захотел бы исполнять. И он тесно и тайно сносился с росами. Давняя мечта стать императором Византии всегда казалась несбыточной, но как волевой, тщеславный человек, вопреки всему невольно он шёл к ней. Когда все труды и достижения оказались напрасными, когда его отшвыривали к отправной точке только потому, что он близко знал убитого императора, старая мысль о грядущем собственном величии воскресла с новой силой. Оставаясь один, Калокир ярился, взвинчивал себя, грозил кому-то невидимому. Злость перерастала в ненависть, ослепляющую, заставляющую совершать поступки, на которые он вряд ли раньше решился бы. Он продал дом, распустил слуг, поселившись в предместье святого Мамонта. Подкупом он подрядился в войско Цимисхия помогать снабжать кормами воинов.

Посланец от Калокира с тайной грамотой, в которой патрикий подробно описал подготовку императора к войне, прибыл к Святославу в месяце сечене. В грамоте Калокир смутно намекнул на давнюю договорённость с князем и попросился его принять насовсем. Святослав долго раздумывая несколько раз перечёл послание. Наконец вызвал к себе воеводу Станислава, дав ему чёткие указания проехать в стан ромеев и встретиться с патрикием. Другого некого было посылать: Станила добре знал ромейскую речь, ещё лучше знал обычаи, и главное, он был старым знакомым Калокира.

В сечене, когда начало припекать солнце, но с моря ещё дули прохладные ветры, принося стылую морось, в византийский стан явилось русское посольство во главе со средних лет славянином. Послы везли подарки императору с извинениями от князя Святослава за разбои в Македонии. Цимисхий принял послов без церемоний по походному. Князя представлял Станила и боярин Ворлаф. Станила, удивив императора почти чистым греческим языком, объяснял:

— Люди, ходившие по Македонии, не есть люди Святослава, они не подчиняются ему, но лишь следуют за ним на войну.

Базилевс принял подарки, одарив и послов двумя полными горстями золотых номисм.

— Я не в обиде на князя Святослава, — елейно говорил он, — я понимаю, что князь всегда держит своё слово.

К послам была приставлена охрана, следившая за каждым их шагом. Незримо для других встретится с Калокиром, решительно не было никакой возможности. Станила объезжал стан, заглядывал в дома, шатры, развёрнутые лабазы, осторожно не называя имени херсонца, выспрашивал, желая понять, где хоть его можно найти. После утомительных поисков Станилу посетила мысль, что Калокир — муж мудрёный и сам его найдёт и если они до сих пор не встретились, то благодаря навязчивому сопровождению спутников. К тому же искать херсонца в огромном, напоминающем передвижной город, стане было опасно для них обоих: император мог догадаться о связях Калокира с русским князем, а к переветникам относились везде одинаково. Станила решил бить челом императору.

Цимисхий с пониманием отнёсся к просьбе послов снять охрану, которая их «притесняет» и «роздыху не даёт». Для себя он давно уже решил, что посольство явилось выведать его силы. Святослав не из тех, кто посылает своих людей просить прощения, а целенаправленные шатания послов по стану рассеяли все сомнения. Вызвав к себе Василия Нофа, поручил ему:

— Я желаю, чтобы им показали всё. Пусть Святослав устрашится раньше, чем мы придём к нему.

Станилу водили по конюшням, показывали склады с оружием, приводили на учения гоплитов. Станилу не удивишь многочисленными скоплениями ратей, но он увидел, как испугался Ворлаф, узря, как многотысячное войско в жёстком пронзительном рёве труб, под бой тимпанов задающих шаг единым целым топчет большое, простирающееся до окоёма поле.

Довольный произведённым на послов впечатлением, базилевс провёл ристания своих бессмертных — ближней дружины императора, на которых присутствовал сам. Кмети кованой рати на рослых сильных конях сшибалась друг с другом. Говорили, что воинов для дружины Иоанн выбирал сам из самых сильных и опытных кметей. Среди коренных ромеев там служили славяне, германцы, угры и аланы. Опытным глазом Станила оценил выучку бессмертных, особенно в отдельных поединках, когда за обещанную базилевсом награду они били друг дружку затупленными мечами и копьями. Удальцы хвалились ловкостью, подбрасывая и ловя сулицы, копьями подбирая обручи с земли, мечами разрубая насажанные на колья яблоки и всё это на полном скаку. И потом проехались мимо высокого императорского стольца длинным стальным телом, крича славу базилевсу. Цимисхий с высоты своего кресла посмотрел на послов, решив, что прочитал на их лицах страх и растерянность, об этом же ему потом будут говорить льстивые вельможи.

Конечно, послы отметили про себя подготовку византийских войск, обсудив это. Станила успокоил впечатлённого Ворлафа:

— Сила их на золоте держится. Перестань базилевс платить — и разбегутся все, даже ромеи. Сильны те, кто на верности князю да на собственной чести воюет!

Самое главное было — увидеться с Калокиром. Охрану сняли, разрешив послам свободно гулять по стану. По-видимому, император решил, что достаточно раздавил самоуверенность россов и пусть Святослав знает, что скрывать византийцам нечего.

Как и думал Станила, осторожный Калокир нашёл его, когда к русам в стане уже привыкли. Посланец херсонца проводил воеводу до обычного глинобитного дома, которых много во фракийских сёлах. Спрыгнув с седла, Станила не нашёл коновязи и привязал коня к уснувшей на зиму яблоне. Толкнув лёгкую дверь, сразу оказался в жиле. Калокир сидел на перекидной скамье, грелся у очага, обложенного камнями. Такая печь холодной русской зимой ни за что не согрела бы избу. Станила улыбнулся краем губ от этой пришедшей мысли. Херсонец, приняв улыбку на свой счёт, поднялся навстречу.

— Ну, здравствуй, воин, — сказал Калокир по-славянски, оглядывая росса с головы до ног. — Зрю: в чести у князя. Давно ли вместях ратились?

Другим запомнился Станила: в пропылённой сряде, с молодым, немного даже детским взглядом серых глаз. Сейчас перед Калокиром стоял посол русского князя в крытом хрустким переливчатым шёлком охабне с широкими рукавами, схваченными в запястьях шитым серебром наручами. Звончатые пуговицы были расстёгнуты, показывая на обозрение золотую гривну. Седеющая светлая борода, пролегшая в уголках губ властная складка добавляли степенности всему облику.