Степняки отчаянно рвались птицами, попавшими в силки. Никто уже не думал о победе только о том, чтобы найти брешь и вырваться. Каким-то чудом, сам толком не осознав как, Курай прорвался сквозь ромеев с остатками рати. Весь израненный, потеряв саблю, скакал, пригнувшись к шее коня, всё ещё ощущая за спиной погоню. Когда конь под ним ронял кровавую пену с удил и вот-вот готов был упасть, выжившие степняки достигли русского стана.

Курай не дождался набольшего воеводы. Не справился с ослабой, возникшей от битвы, ран и бешеной скачки. Знахарь перевязывал ему раны в шатре, когда Курай повалился на кошмы, обмякнув в руках лекаря. Знахарь не стал тревожить князя, тихо ступая по утоптанному земляному полу, отошёл в сторону. Свенельд смотрел на бритую, запрокинутую назад голову печенега, на чёрную острую бородку, что ярко выделялась на обескровленном побледневшем лице. Гибель печенегов ослабляла войско, но несмотря на это Свенельд почувствовал глухое злорадство. Нечего было перечить и делать так, как вздумается. Святослав ставил Свенельда набольшим над войском, но степная гордость указала сделать по-своему. Теперь лежи, князь, войска твоего нет, зато осталась глупая гордыня. Свенельд был из тех людей, что затаивает обиды в себе, что, сидя в душе, обрастают нерастраченной злобой и ждут своего часа. Зато и мстил по полной, изничтожая обидчика. Курай был беспомощен и его воинов Свенельд отправил в подчинение Лайоша, не дав им и часу роздыху.

То, что ромеи нападут, развивая успех, мало кто сомневался. Плохо доверяя необстрелянным, не бывавшим в боях ратникам болгарской пешей рати, Свенельд поставил её на челе, разместив на крыльях русов. Угорскую конницу поставили в передовом полке — она своими напусками вынудит ромеев начать наступление.

Византийцы показались в виду как-то сразу и быстро выученно построились. Лайош, привстав на стременах, оглядел ромейское войско, отметив про себя конные полки и ощетинившиеся копьями пешие фаланги. Вздев над головою шестопёр, махнул им, срывая с мест своих всадников. Угорские кони, топча твёрдую каменистую землю, набирали ход.

До пешей русской рати донёсся лязг железа и ржание коней. Ратнику, впервые участвовшему в битве, даже издали было страшно наблюдать за сшибающимися кметями, и он слабо надеялся, что ещё не скоро, не сейчас вал боя дойдёт до него. Угры несколько раз откатывались назад, но вновь сбивали строй и шли в новый напуск. Наконец, Лайош отвёл назад свою поредевшую рать. Ромеи слишком увлеклись преследованием и сдвинули всё своё войско.

Свенельд, проводя глазами потрёпанную угорскую уходящую на зады конницу, хищно оскалился при виде приближения растянутых рядов вражеских вершников. Ромеям было уже не поворотить коней, и они, пробившись сквозь дождь стрел, навалились на правое крыло. Замелькали перед глазами конские морды, развёрстые в крике рты чужих кметей, смертельный блеск железа. Конная рать отпрянула неожиданно, уступив место пешцам. По левую руку тоже всё кричало, лязгало и хрустело. Средние полки, стоявшие на челе, за которые опасался Свенельд, держали натиск, чувствуя поддержку со сторон.

Ромеи ослабели первыми, это почувствовал и увидел Свенельд, когда поредела фаланга и в византийском строю зазияли невосполнимые дыры. Воевода обогнал гридней, четырьмя страшными по силе ударами свалил троих ромеев, готовя своих к ответной атаке, пошёл вперёд. Тут-то и прокатилось по рядам сполошное: «Обходят!». Кованный полк катафрактов обошёл русских и ударил в тыл пешей рати. Нестойкие в бою, набранные из городов и сёл ратники ринули в бег. Оставленная в запас болгарская конница не смогла спасти положение, когда пешцы, давя друг друга, внесли сумятицу в свои же ряды. Русское войско разваливалось, будто глиняная чаша. Свенельд, спасая рать, затрубил к отходу, не ведая, слышал ли его рог в жутком вое битвы Акун.

Не давая себя окружать, русы выходили из битвы. Спасало то, что ромеи преследовали удирающую городовую рать, а многие уже грабили обоз и лупили доспехи с убитых. В поприще от поля боя Свенельд соединился с Акуном и так, занимая пустующие ромейские сёла, отбиваясь от преследователей, шли до самой болгарской земли. Варда Склир, до которого дошла весть о разгроме патрикия Петра и о том, что Святослав пустошит окрестности Адрианополя, отошел и сел в Аркадиополе, ожидая распоряжений Цимисхия, не рискуя пока идти на Преслав.

Как бы ни желали в Византии другого базилевса вместо Никифора, но зверское его убийство оттолкнуло от Иоанна многих. Желая не столько сгладить свою вину, сколько угодить знати завоеванием земель, а народу новыми победами, Цимисхий всё же поторопился. Константинополь был покорён, но теперь заволновалась провинция, нищая, голодная, всегда презираемая сытой, богатой столицей. Семейство Фок имело в Восточной империи глубокие разветвлённые корни, и серьёзной ошибкой нового базилевса было не учесть этого. Цимисхий как человек, поднявшийся на гору, отчётливо видел, что происходит вдали, но то, что находится внизу, было скрыто от его глаз. Дуке Варде, племяннику убитого Никифора Фоки, нетрудно было найти противников Цимисхия в Амасии, где он находился в ссылке, к тому же ему помогли ближние родичи — Феодор, Варда и Никифор. Тёмной ночью, когда стража, задобренная золотом, спала, Варда Фока со своими сторонниками сбежал. Сполох ударили «вовремя», когда мятежников было уже не догнать. Меняя на подставах лошадей, Варда добрался до города Кесарии, что в Каппадокии.

Именно авторитетная власть императора распространялась только в Константинополе, в провинциях же признавали только силу, справедливо считая, что все блага, созданные трудом их, питают разжиревшую наглую столицу. Род Фок знали в Каппадокии хорошо, у них здесь были свои наделы, потому к Варде начали стекаться люди. Сначала те, кто был лучше всех знаком с семьёй убитого императора, потом местные вельможи, приводя с собою челядь. Варда щедро сыпал золотом, но ещё щедрее обещал. Так ему удалось склонить к себе богатого землевладельца Симеона Ампела, пользующегося всеобщим уважением у народа, мужа, могучего телом и богатого умом. Находили приют всякая рвань и ухорезы, которых в иное время с удовольствием вешали на деревья вдоль дорог в назидание другим. Из Кесарии разлетались по фемам гонцы с посланиями. Ораторы красноречиво напоминали людям об изверге, сидящем на престоле, о богатствах, которые ждут их в городе Константина. Народ заражался всеобщим настроем, мужики прощались с родными, брали снедной припас и оружие, уходили к Варде.

Из Каппадокии бежали ставленники Иоанна, кто не бежал, того вышвырнули, не забыв раздеть до нитки. Кесария давно уже не вмещала всех желающих участвовать в мятеже, и сотни шатров развернулись за стенами города, не считая многочисленных возов, на которых и под которыми дневали и ночевали бедняки. Сметя силы и поняв, что обратной дороги нет, Варда Фока провозгласил себя императором, «надел пурпурную обувь» — как скажет позже летописец. Когда его соотечественники насмерть бились с росами, новый император вторгся в Азию, силой принуждая непокорных стать на свою сторону, предавая огню и мечу целые города.

Быть правителем — быть вожаком в стае, давшего слабину изгрызут тот час же. С высокого трона хорошо видно лица вельмож, их головы церемонно склоняются перед императором. Завтра эти люди сдадут его Варде, будут льстить ему, сменив хищный блеск в глазах на смирение. Он знал, о чём они говорят, знал, что они думают. Потому что сам был когда-то таким и так же ждал ошибки Никифора, чтобы добить раненого льва.