Синяя, как море, река болтала лодью. Ветер хлопал парусом, по небу плыли тучи. Кормщик из людей Акуна медленно протянул мозолистую длань, показывая в сторону правого берега, неслышимые в завывании ветра полетели беззвучные слова. Огромная волна расщепила весло, которое кто-то почему-то не вынул из уключины. Щепы залетали по кораблю, увеча воинов. Одна, самая крупная, ударила остриём в левый бок Колота, сидевшего на скамье...

Он проснулся от собственного стона. Вырвавшаяся пола шатра хлопала на ветру, как тот парус во сне, знахарь Раток и ешё какой-то кметь, ругаясь, ловили её и пытались закрепить. Бок жгло острой болью, глубоко дышать было трудно. Сон тяжело переходил в явь. Вспомнилась крутая свалка коней и людей, железо, пробившее его. Одолели ли? Хоть спросить, но язык не ворочался в пересохшем рту. Знахарь отступил от закреплённой полы и тут заметил Лапу, воскликнул:

— Очнулся! Не взяла тебя Морана. Знать, для иных дел ещё сгодишься! Остальные раненые кто помер, а кто на ногах, таких как ты — трое-четверо осталось.

— Кто победил? — голос Колота был слишком слаб, чтобы услышать самому и старый Раток нагнулся и подставил большое, поросшее седыми волосами ухо:

— А?

Не расслышав, махнул рукой:

— Выздоравливай, успеешь наговориться. Береги силы.

Колот снова провалился в забытье. В следующий раз он очнулся в избе, стены и тепло которой сразу окутали уютом. По зажжённым лучинам понял, что на дворе темень. Болгаринка в высоко повязанном плате, тянула к его губам глубокую мису с молоком:

— На, испей.

На утро он проснулся в той же избе, значительно лучше себя чувствуя. Свет в слюдяных окошках казался необычайно ярким после мрака забытья. Попытался приподняться на локте, но дремавшая боль напомнила о себе, и Колот рухнул обратно на ложе. Снова стало тяжело дышать, но боль уходила быстрее.

Во дворе залаяли собаки, кто-то громко заговорил на болгарском наречии. Невидимые за стеною, с визгом пронеслись глуздыри. Тихо скрипнула дверь на старых подпятниках и в покой, стараясь не шуметь, вошла та самая жёнка, что подавала ему молоко.

— Эй! — позвал Колот. Голос самому в этот раз показался неожиданно сильным и громким. Болгаринка вздрогнула от неожиданности, потом улыбнулась, села на лавку у стены, рядом с прялкой, стоявшей в углу, расправила на коленях юбку. Она была чуть старше Колота с мягким, светившимся добротою лицом, узко посаженными тёмными глазами.

— Где я?

— Не беспокойся, — говорила она тоже мягко, будто одеяло пуховое стелила, — ты на земле царя Давида, а значит, в безопасности. Мы друзья русам.

— А где мои люди?

— Ушли дальше к себе — в Доростол.

— Давно я здесь?

— Второй день.

Колот снова прикрыл глаза. Долгий разговор вынул из него силы. Мысли, освобождённые забытьём и утихшей болью, побежали быстрой рекой. Причём здесь Доростол, когда биться должны уже у Царьграда? Где князь? Может, убит? Тогда без него войско вернётся на Русь, а он останется здесь, на чужой земле. В груди была горькая тяжесть, как будто Мара скребла по душе.

Его поили травами, давали горячий сбитень. Хозяин, именем Видол, небольшой, нестарый, но уже седеющий болгарин, рассеял сомнения Колота:

— Мир у Святослава с Цимисхием до следующего лета. Ваше войско победило, а иной воевода («Свенельд» — пыхнуло в голове у Лапы) проиграл, вот и замирились на время. Так что не спеши, успеешь наратиться.

Молодое тело быстро набирало силы, Колот уже вставал, выходил во двор. Хозяйские глуздыри вертелись вокруг, доставая расспросами. Жена Видола, Сема, отгоняла детей, но Колот, заскучавший в походах по обыденной уютной жизни, приструнил хозяйку: пусть, мол, вертятся около.

Приходили соседи. Кто за точильным камнем для топора, кто за медным котлом, но всё больше глазели на воина князя Святослава, будто на диковинного зверя. Уходили, прицокивая языками, обсуждали негромко за тыном. Молодухи заходили во двор, играя подведёнными глазами, приоткрывая червленые губы. Некоторые пытались заговорить, на них цыкала Сема:

— Стыдились бы! Жена у него дома!

— По нашим обычаям наложниц иметь не грех, — полушутя возражал Колот.

Хозяйка шуток не понимала:

— Вот дома грешить и будешь!

В теле ещё была ослаба, но безделье одолевало хуже. Подошла уборная страда, вторая, как оказалось, за год и Колот предложил хозяину:

— Давай помогу чем.

Видол смерил Лапу взглядом, будто оценивал, отрёк:

— Куда тебе больному. До войны выздороветь надо. Скоро в Тырново тебя отправим, там с каким-нибудь поездом уйдёшь к своим.

— Здоров я, — возразил Колот, — чай, не в бой идём, да и сам я из смердов. Хлеб твой ем, ничего не делая. Стыдно.

Долго Видола уговаривать не пришлось, у него всего помощников — старший сын пятнадцати лет, которого оженить уже собрались, скоро у него своё хозяйство будет.

Красивы долины в открывающихся объятьях гор, с которых задувает уже прохладный ветер, гася осенний жар солнца. Пастух, издали весь мохнатый в своих одеждах, гонит вниз с холма отару овец, сматывая на руку длинный кнут. Колот и сам похож на горца: в козьей безрукавке мехом наружу, в поршнях буйволовой кожи. Наравне с болгарскими мужиками валит кукурузу, заставляя силу возвращаться в ослабшие члены. Всё хорошо здесь: и необъятный горный простор Родоп, и земля, благодатная, дающая сытый урожай, приветливый работящий народ, но нарадовавшийся новинам глаз больше не отдыхал здесь, тянуло в родную прохладу днепровских лесов, где в озёрах плещет хвостом русалка, а леший водит путника по незнакомым тропам...

И всё же остался Колот у Видола ещё на три месяца. Вместе обновили городню, поставили новую стаю для оплодившегося скота. Погулял на свадьбе старшего сына, в первый день с отвычки упившись так, что сволокли под руки. Гуляли целую седмицу. Потом Видол засобирался на торг в Тырново, пояснив спешку:

— Вдруг тропы снегом заметёт, не пробьемся потом.

За месяцы, проведённые в горах, Колот как-то сросся с семьёй Видола и уходил, будто из родного дома. Провожать выходили его всем селом. Мужики, с которыми гуляли не раз, обнимали, желали не подгадить на рати с ромеями.

— Может, по весне вмести их бить будем! Там как государь наш Давид скажет, — говорил кто-то.

В самом Тырнове обретались ещё несколько дней, пока Видол через каких-то знакомых не узнал, что-здесь находится один из братьев-комитопулов Аарон, и от него едут люди в Доростол. Видол решил идти бить челом к Аарону, но Колот отговорил его, показав княжеский перстень:

— Видишь? Святославом дадено, помнишь сказывал? Дорогу мне проложит, не сумуй.

Так Лапа и расстался с новым обретённым болгарским другом, ведая, что вряд ли увидится ещё с ним на этой большой земле.