надетый на нее летник из белого атласа с червчатым подольником, с накапками, расшитыми тесьмой, и прижала к себе сына пяти лет. Тот послушно притих, уткнувшись в ее колени.

Данила был насуплен, лоб и щеки закиданы сетью морщин. Умудренный жизнью, достаточно повидавший на своем веку, побывавший в сечах. Густая проседь на голове и в бороде прочно прилепила прозвище – Седой.

Воевода был несколько моложе, без седины, с прямым носом и волевым подбородком, но с усталостью в озабоченных глазах. Известие его обеспокоило. Набега орды ожидали, но надеялись, что только к следующему лету ордынский князь Джанибек соберется и отправит своих воинов в московские земли. А он порушил все ожидания и отправил тьмы годом раньше. Воевода выслушал Данилу, чуть подумал, расправил плечи и глухо распорядился:

– Бей в колокол, Данила, извещай людей, поднимай ратников. Всех на крепостные стены. И немедля – в Москву отправь гонца. Предупредить надо Великого князя Симеона Иоанновича.

Когда за Данилой закрылась дверь, Димитрий шагнул в покои жены, посмотрел в ее красивые большие глаза с длинными ресницами, будто хотел надолго запомнить их, ладонью тронул нежные щеки, молча обнял ее и сына:

– Ты все слышала, Евдокия. Собирайся сама и собирай сына. Ордынцы близко. Пока реку не перешли. Успеете уйти в лес с женщинами и детьми.

– А как же все вы здесь? – выдохнула Евдокия, понимая, что глупо сейчас спрашивать об этом.

Муж нахмурился, жена воеводы не должна задавать подобных вопросов, твердо произнес:

– Береги сына!

Следом по дому воеводы заплескали бабьи голоса и зашныряли слуги, собираясь в дорогу.

Скоро в воздухе разметался звон колокола.

К воеводе примчались сотские, на лету хватая приказы для ратников. От горожан пришла делегация с просьбою снарядить топорами и мечами.

Городище ожило и закипело, как улей.

Димитрия переодели в ратное облачение, и он вышел на улицу. Подвели коня.

На ходу отдавая приказы защитникам крепости, воевода выдернул из сумятицы Данилу и огорошил его новым распоряжением:

– Поручаю тебе женщин с детьми, Данила! Ты лучше всех знаешь тропки и тайные места в лесу окрест городища. Уведи всех подальше, укрой в лесу, чтобы ордынцы даже дух их не почуяли. Не пристало нам отдавать в полон своих домочадцев!

У Данилы на лице выступила обида:

– За что обижаешь на старости лет, воевода Димитрий? Я отродясь от орды не бегал. Пошли вместо меня кого другого. Мое место рядом с тобой. Как я потом в глаза людям смотреть стану? Скажут, струсил Данила, начальник дозорных, укрылся в лесу от сечи.

Но воевода возражений не слушал:

– Семью тебе доверяю, Данила, сына моего. Поезжай к ним, они уже собрались, наверно, – сказал, как отрубил, и отвернулся.

Когда Данила подъехал к дому воеводы, Евдокия была уже в дорожных одеждах, в повязанном вокруг головы большом шелковом платке.

Слуга сообщил, что лошади готовы. Евдокия напоследок тревожно глянула вдоль улицы, надеясь в людской сутолоке взглядом отыскать мужа, но не нашла.

А тревожный звон колокола монотонными звуками все разносился над городищем. Он настойчиво призывал ратников облачаться в ратные доспехи, а горожан – надевать на себя одежды из толстого сукна и браться за булавы, мечи и топоры.

Шел год 6855-й от Сотворения мира.

Крепость уже не раз принимала на себя удары стрел и сабель, не раз разрушалась и в яростном огне превращалась в пепелище. Не раз городище обезлюжено было. Но всякий раз поднималось из пепла, выпрямлялось и расправляло плечи.

На этот раз не более двух лет прошли со времени последнего междоусобного разорения. Городище после этого еще не поднялось как следует, не стряхнуло полностью прошлый пепел. Крепость не была заново до конца отстроена и не залечила глубоких ран. Стены, ограждавшие ее, не везде ощетинились бойницами и не вполне готовы были принять на себя волны итильских степняков.

Несмотря на то, что городище вцепилось в высокое взгорье, у подножия коего на пути степняков была река, воевода с сожалением думал, что ему не хватает еще пары лет, ну хотя бы одного годочка, для достройки более-менее надежных укреплений крепости.

Понимая все, Димитрий Иланчин хотел верить, что на этот раз горожанам удастся откупиться от орды, хотя упование было зыбким.

Он не смог проводить жену, потрепать напоследок по волосам сына, он в это время собрал богатых горожан и купцов и повел с ними разговор об откупе.

Данила помог жене воеводы забраться на лошадь, усадил его сына на холку своего коня, сам сел в седло и тронул повод. У колокольни прихватил четыре-пять десятков конных и пеших жительниц городища со своими и с чужими детьми и в полном молчании вывел всех за ворота. Сзади натужно заскребли крепостные запоры, закрываясь.

Внутри стен бряцали кольчуги ратников, сновало толстое сукно горожан, из которого топорщились лохматые головы черного люда. Всюду топырились кованые топоры, мечи и пики. Паники не было.

Лишь покидавшие городище люди терзались, осознавая, что они оставляют живую крепость, но что вернуться могут к вороньему пиру. В свою очередь, провожавшие точно так же глядели в спины им, понимая, что за стенами крепости ордынские стрелы могут настичь гораздо раньше, чем внутри нее. И кому больше повезет на этот раз совсем неизвестно.

Евдокия ехала не оглядываясь.

Данила направил коня к лесу, и все потянулись за ним. Медлить было нельзя, но оставлять пеших далеко позади – тоже. Приходилось уповать на то, что в лесу посчастливится быстро затеряться. Однако зная, что ордынцы хорошо насобачились разбирать следы лошадей не только в степи, но и на лесных тропах, Данила задержался на поляне, заставил обмотать сукном копыта лошадям. Лишь потом стали углубляться дальше в зеленую чащу.

Двигались долго, путаясь в кустарниках и продираясь сквозь ветви деревьев.

Душа Евдокии наполнялась смятением, мозг измучился мыслями, что она не должна была покидать городище. Она, воеводская жена, как будто предала мужа и всех жителей перед лицом опасности.

Евдокия поглядывала в спину Даниле и думала, что лучше Данилы никто теперь не защитит ее сына, что ее присутствие тут мало чем поможет, что ее место возле мужа, чтобы вселять веру в него и в защитников городища. Евдокия всегда была достойной женой воеводы Димитрия Иланчина и такой обязана остаться до самой смерти.

Она остановила лошадь, не стала окликать Данилу, развернула ее и поехала обратно. И сразу с сердца свалился камень.

Данила обернулся сам, понял намерения Евдокии и лишь коротко ей в спину посоветовал держаться тропы, по которой ехали сюда.

Евдокия хлестнула лошадь и скоро