На улицах огромные, в рост человека, афиши сообщали о выступлениях джигитов. Командировочные побывали на этих выступлениях два раза. Восхищались, но по-разному: Буйков обдумывал, как бы ему у себя в дивизии такой праздник устроить, а Палихин вздыхал о том, какие казаки были на Кубани. Но оба сразу поняли, что спецкомандировка была затеяна напрасно: 50 хороших кавалеристов, 100 музыкантов и 100 танцоров не представляют особой угрозы для СССР.

Зрелище — потрясающее. Впереди выезжал Шкуро в черной черкеске без погон, но при шашке и кинжале. За ним — джигиты в белых черкесках и белых папахах. Хор и оркестр, руководимые бывшим полковником царского конвоя Лавровым, исполняли старинные марши. Полковник Елисеев вывел своих джигитов в темно-синих гимнастерках и галифе с красным кантом. Основные исполнители — 20 лучших джигитов.

Блестяще выполнялись обычные номера джигитовки; рубка лозы, снятие шара, укол пикой… Затем следовали сложные: горящий барьер, спасение раненого, танцы на седле… Заканчивалось представление массовым исполнением лезгинки.

Палихин сиял улыбкой восхищения, Буйков думал. После окончания представления переводчик отвел их в сторону и тихо сказал: «Вам, товарищи, повезло. Через час в ресторане на «Плас Терн» состоится ужин, на котором будут присутствовать Шкуро с женой и полковник Елисеев. Вообще-то они ужинают в отдельном кабинете, но мы будем неподалеку и, может быть, о чем-то догадаемся».

Ужин, проходивший в соседнем кабинете, был обильный, но разговоров через стенку расслышать не удалось, пришлось ограничиваться наблюдением за движениями соседней двери, а в нее кроме официантов никто не входил. Между специалистами кавалеристами уже начался спор об увиденном представлении, но сотрудник посольства Феликс остановил спор: надо было выходить в коридор и, как бы невзначай, прислушиваться к происходящему. Так удалось выяснить, что ужин сервировался на четверых, а явились трое. Кого же нет? «Долго гадать не приходится, — сказал Феликс. — Нет главного хозяина, того, кто финансировал. Банкир Саказан оказался недоволен. И мужчины громко разговаривают, вероятно, между ними нет согласия».

Феликс оказался прав. Он привез гостей из Советской России на другое представление и с удовольствием удачливого предсказателя указывал спутникам на тот факт, что колонну казаков возглавляет теперь не Шкуро, а кто-то другой.

Вместе с Феликсом Палихин и Буйков выработали для начальства оценку увиденного: кавалерийская подготовка казаков Шкуро на высоком уровне, и кстати этого можно добиться и в советской кавалерии — что же касается военного значения этой казачьей группы с ее упражнениями, то, как удалось выяснить, эти артисты совершенно не связаны с военизированными объединениями русских белоэмигрантов.

Командированные собрались в обратный путь, накануне в номере гостиницы дорвались до виски и едва не подрались. Восхищенно вспоминали упражнения кавалеристов, но Палихин слишком превозносил мастерство полковника Елисеева.

— Я бы этого полковника прямо на том стадионе как собаку бы пристрелил, — с неожиданной злобой взревел Буйков.

— Ерофеич, ты чего? Здесь же не война? Водку хорошую пьем, про хороших коней разговариваем. И полковник отличный джигит. Шары колет запросто. Тот еще казак. У нас на Кубани много таких. В царский конвой его брали.

— Много таких? Да? А тебя не брали в конвой?

— Да-к я ж иногородний. И то лошадь у меня была хорошая. А у Буденного мне и эскадрон давали.

— То-то, что иногородний. Разделили людей: эти беленькие, а эти черненькие. Того полковника с детства лелеяли, чтобы он джигитовал, шары колол, а тебя учили за плугом ходить…

— Ну ты уж, Степан, видать, перебрал. Кровь тебе в голову бросилась.

— Давно бросилась. Пока всех этих беленьких не передушим, не будет у людей жизни. Все будут делить: ты джигитуй в свое удовольствие, а ты землю ешь… И Шкуро сволочь поганая! Всю Россию ограбил и еще здесь своих же казаков обдирает.

IV

Он не верил, чтобы за это его настигла божья кара — с этим сирийцем обычное дело — коммерция: один выиграл, другой проиграл. Плохо, что это пошло в тайные сферы, а там оказалась баба. Нешто можно бабе доверять секретные политические дела? А у его единственного начальника немца жена-то русская, которая всегда лезет куда не надо.

На очередной встрече в Берлине Гензель вдруг спросил, какую сумму заработал Шкуро на джигитовке и сколько заработал сириец Саказаи. Шкуро отвечал неопределенно — откуда, мол, знать, и хитро улыбался, но выходило скорее трусливо.

Шкуро не мог знать, что супругу Гензеля, Маргариту Георгиевну, не изгоняли с секретных курсов в 1919 году и что она стала секретным агентом советской разведки, агентом очень ценным, поскольку была женой офицера германского генштаба. Ее личным куратором был Пали-хин. Он кое-чему научился, но немецким языком в нужной мере так и не овладел. В Берлине при необходимости ему давали переводчика, а с Маргаритой они отлично понимали друг друга, тем более что куратор был убежден: в обязанности подопечной входят и функции любовницы. Она посещала его днем в гостинице, а дела обсуждала с ним где-нибудь в парке. В гостинице Палихин сказал ей, что у нее стали толстеть ноги, а в парке спросил, зачем упомянула о нем в письме Ленке Стахеевой.

— Приказано, чтобы как можно больше советских граждан упоминалось в частных письмах. Я же у них числюсь агентом и, кстати, слежу за тобой. Твоя кличка — ты же знаешь — Коневод. Приказано узнать, что вытворял Шкуро в Париже.

— Так и к вам тоже приезжали некоторые джигиты.

— Дело не в джигитах, а в деньгах.

Палихин рассказал Маргарите все, что знал о финансовых махинациях Шкуро на джигитовках.

К своему сожалению, она еще раз убедилась, что ее муж — дисциплинированный офицер генштаба — даже в мыслях не позволит себе посягнуть на какие-то деньги. Удалось договориться с ним на короткую поездку в Париж с подругой. Рассчитывала на два миллиона франков. Нужны были и дом, и хорошая машина, и гувернантка, и слуги. Требовались средства на курорты, на привилегированную школу для растущего мальчика. Если бы так…

Шкуро в ресторане Муразова, вывезенного им из Пятигорска, мог обедать и ужинать ежедневно, но свою компанию приводил лишь изредка.

На этот раз за столом сидели Колкин, Кузьменко, Гринчук, Артюхов, Аликов, Медвянов. Разговор шел злободневный, но нелепый: о притязаниях некоего Игната Билого, выдвинувшего новую теорию происхождения и политических целей казачества. Раньше все было ясно: у кого армия, у того и истина. Теперь же этот Билый пишет что вздумается, опираясь на силу своих слов. Сам кубанский казак, он много хороших слов знает: «Вольное казачество — это особый народ, образовавшийся в дохристианскую эпоху. Все казаки, идите в наши ряды! Казакия должна простираться от океана до океана…»

— Живет в Праге, — объяснял Шкуро, — издает на польские деньги журнал «Вольное казачество» и хочет стать атаманом всех казаков. Знает, что тогда со всех сторон деньги ему пойдут. А где он был, когда мы на Кубани дрались? Свои станицы от комиссаров спасали?