В кантине было прохладно» из динамика радиолы изливался голос Шаляпина: «Из-за острова на стрежень…»

Шли переговоры и о сроках, и о замораживании работ, я о войне в Испании, Шкуро за эти годы многому научился, потребовал полный расчет за проделанные работы — аванс на окончание строительства и в случае их замораживания. Возник долгий бестолковый спор. Кузьменко сидел за столом с помощниками генерала и охлаждался ледяными напитками. Вдруг к нему подсел человек в летнем костюме, которого он не сразу узнал: постарел, потолстел, прибавилось важности.

— Господин Гензель! — после некоторой паузы сказал казак.

— Карл Иоганн фон Гензель. А вы Кузьменко. Помните Темнолесскую?

— Чуть не пострелялись, — усмехнулся Кузьменко, не собиравшийся сводить счеты.

— Наверное, придется скоро опять стрелять.

— Наши некоторые казаки в Испанию подались.

— На чью же сторону?

— А им вроде все равно.

— Зачем так далеко? — негромко сказал Гензель, подчеркивая, что знает больше других. — Наш фюрер уже планирует движение на Восток. Да! Я же прошлым летом был в России по приглашению в Крыму. Вот, кстати, у меня фото. Это, конечно, я, — пояснял Гензель, — это моя Маргарита с Фридрихом. Точно на меня похож. А это ее подруга Елена с сыном.

Пышные, прекраснейшие, такие знакомые волосы, откровенная улыбка, кофточка с короткими рукавами. А руки… Так и ощущаешь их податливую нежность.

— Ее сын?

— Да. Закончил школу. Мой еще нет. Скоро будут друг в друга стрелять.

VIII

Жил, страдал, наслаждался, многое видел, многое пережил, вырастил сына, много читал, много думал, и мысли приходили неожиданные, новые, твои собственные, вполне заслужившие того, чтобы найти место в толстых книгах, что могли бы удостоиться чести стоять рядом с Толстым, Достоевским, Шолоховым… Да. Рядом с Шолоховым. Михаил Петрович помнил мальчишку из Богучарской школы, который спросил тогда: «Почему коммунисты расстреливают казаков?» Теперь в книжном шкафу Стахеева стояла толстая книга в синем твердом переплете: «Тихий Дон», том 1-й.

Никому Стахеев не говорил, как мучают его мысли о бессмысленно уходящих годах. Он был убежден, что напишет лучше других о том, что видел, пережил и продумал в годы Гражданской войны. Сначала поразил роман Артема Веселого[73]«Россия, кровью умытая» — книга о тех событиях, которые происходили у него на глазах в 1918–1919 годах на Северном Кавказе, и Грише Палихину книга понравилась — он ведь тоже там воевал. Григорий помог получить новую квартиру на Таганке в доме, предназначенном для ответственных работников НКВД. В 1937–1938 годах здесь оказалось много свободных квартир, и Палихин помог старому приятелю, тем более что сын Михаила Аркадий окончил Школу НКВД и стал лейтенантом.

Три комнаты, есть место для книжных шкафов. Перелистывали роман Артема Веселого, находили интересные места, заставлявшие вспоминать те жуткие времена. Оба понимали, что под фамилией Чернояров выведен известный анархист-революционер Кочубей. Бестолковый мужик, пытавшийся сражаться и против белых и против красных. От красного трибунала ушел, от белого не удалось — повесили. «Найди-ка, Миш, место, где он кобылу взял», — просил Палихин, и Михаил Петрович находил: «Смотри, кунак… Вон, во-он играет гнедая! — подмигнул. — Сыпь».

«Привыкший к необузданному нраву своего друга и повелителя, адъютант молча отвязал от воротного столба кабардинца, вскочил в седло и собачьим наметом поскакал на нижнюю дорогу. Однако он скоро вернулся и доложил:

— Дербентский полк… Гнедая кобыла ходит под командиром полка Белецким.

Разбалованный войною и уже не имеющий силы сдерживать свой лютый нрав, партизанский вождь выдернул из коробки и положил перед собой на подоконник маузер.

— Сыпь, ахирят, и без кобылы не возвращайся… Застрелю.

Шалим влетел в хутор.

Те, что гнались за ним, остановились на пригорке, послушали свист низко летящих над головой пуль, и погрозив шашками, повернули обратно.

Чернояров выпрыгнул из окна.

— Люблю, кунак, за ухватку, — засмеялся он, перехватывая повод золотисто гнедой с темными подпалинами в пахах, кобылы. — Так и надо: коли силой не силен, будь напуском смел… А покупка, видать, добрая, — оглаживал он испуганную хрипящую лошадь.

— Зарубыл, — угрюмо буркнул Шалам.

— Кого зарубил?

— Белецкого.

— Брешешь!. — Бригадный внимательно посмотрел на кавказца. — Ну?

Шалам молча извлек из-под полы бурки порыжевшую от свежей крови шашку».

Читали и смеялись: «Силен был бандит Чернояров-Кочубей!» И юный курсант школы НКВД Аркадий Стахеев смеялся и приговаривал: «Силен бродяга». Странные поговорки были у того поколения.

А потом как-то пришел друг Палихин мрачный я сказал: «Рви на кусочки и жги своего Веселого. Он больше не Веселый, он враг народа. На его даче заседал Секретариат Союза писателей. Решили исключить и возбудить дело…»

Некоторые дни настолько богаты событиями, словами, мыслями, что так и остаются в памяти определенной датой. Почти исторической. Погожее первое воскресенье сентября 1939-го. Эпиграфом дня стали слова хозяйки Елены Аркадьевны, довольной удачными пирожками к завтраку и внешней политикой СССР:

— Какая мудрая сталинская политика! Весь мир воюет, а у нас тишина и покой.

За столом рядом с полковником Палихиным сидел молодой лейтенант НКВД Аркадий Стахеев. Его военная судьба уже решена, и полковник вспомнил к случаю:

— Видите, что делается: вся Москва в призывниках. Впервые видел, чтобы русский солдат носил ботинки и обмотки, сапог не хватает. Всех подбирают, и ты ж, Миша, понимаешь, что не для московских парадов. Если б мы не подсуетились, Аркадия могли б загнать и на границу, и куда-нибудь в Сиблаг, и в Среднюю Азию. А так — спецбатальон при Первой дивизии НКВД имени Дзержинского, Реутово. Можно домой ночевать ездить — вокзал рядом. И у меня планы на эту дивизию. Вот отделаю квартиру на Шоссе Энтузиастов. Валечка из Ленинграда приедет — и гуляем свадьбу…

Для Михаила Петровича мир состоял из книг и менялся вместе с книгами. Рядом с тарелочкой — свежий выпуск «Роман-газеты» — новый роман нового писателя Первенцева[74]«Кочубей». Не мог Стахеев промолчать:

— Гриша, мы же с тобой вместе читали о том, что этого Кочубея-Черноярова должны были судить трибуналом за его дела, когда он пытался войти с отрядом в Астрахань. Ведь так?