— Ну, — недовольно отозвался Палихин.

— А теперь у этого Первенцева читаем, что его не пустили в Астрахань незаконно некие враги. А кто там был? Киров. Значит, что! Наверное, и Веселого Первенцев угробил?

— Значит, что? Значит, что? — повторил возмущенно Палихин. — Значит, в старых книжках ошибки.

— Но ведь и в этой новой…

— И в этой новой непонятно…

— Понимай молча. Вот сын у тебя молодец — читает «Милого друга»[75].

— Я все-таки решил сам начать роман о Гражданской войне, — сказал Стахеев. — Много воспоминаний, впечатлений, материалов.

— Кто же у тебя будет герой? — спросила Лена. — Как будто о всех героях уже написали и кино сняли: Чапаев, Щорс, Буденный, Ворошилов, вот Кочубей.

— Я напишу роман о Шкуро.

— Ты чего, Миша? — возмутился Палихин. — Вроде с утра не пили. У тебя белогвардеец герой?

— А у Шолохова? Последняя часть «Тихого Дона» вышла. Кто у него герой? Григорий Мелехов? Твой тезка. Чем он лучше Шкуро? Белой дивизией командовал. Столько наших порубил. Помнишь, как он матросов рубил?

— Не буду я разбираться, — обиженно сказал Палихин. — Это не разговор за столом. Чтобы писать такую книгу, надо согласовать… — он направил указательный палец в потолок, — и о героях даже не все разрешают писать. Кутяков[76]написал о Чапаеве, как у них с Фурмановым все на самом деле было. И где теперь Кутяков? Вообще, хватит нам, ребята, про эти книги говорить. Воткни-ка, Аркаша, радио.

На границе тучи ходят хмуро,

Край суров и тишиной объят,

У высоких берегов Амура

Часовые Родины стоят…

IX

Тогда, в 1937-м, разговор с Гензелем получился обещающий. Остались вдвоем после безрезультатного совещания, и Гензель сказал, что в ближайшее время германскому генштабу и гестапо потребуется много русских, готовых бороться против Сталина. Шкуро, как опытный генерал, знающий Россию, людей, умеющий управлять казаками, обязательно займет подобающее место. Как будто все к этому и шло, но в начале апреля 1941-го Белград… превратился в развалины. Его уничтожила германская армия.

Что там Белград! Уничтожено было все! Исчезла власть: и покровитель Шкуро принц-регент, и устроивший неудачный переворот в пользу Англии новый король Петр II. Исчезла страна: поделили какие-то куски с Италией, создали «Независимое» государство Хорватию во главе с усташом-фашистом Павеличем. Исчезло то, что строили казаки Шкуро, и то, что собирались строить. Для них, чужаков-эмигрантов, исчезла и надежда на возвращение к привычному укладу и вера в возможность возрождения жизни, их жизни. Многие казаки уходили записываться в какие-то отряды, на какую-то службу — все равно кому.

Конечно, жизнь не исчезает, пока живут люди, но для жизни людям требуются деньги. Лишь немногие знают в такие моменты, где и как взять эти деньги. Шкуро с виноватой улыбкой объяснил своим казакам, что все наличные деньги конфискованы германской армией, что скоро выпустят новые… никому не нужные.

С самыми близкими своими, теми, кто знал несколько больше других, Шкуро с утра располагался в уцелевших или подремонтированных к антинах — подобные заведения почему-то раньше других возникают в любом месте, даже, наверное, появляются с первым жителем на необитаемом острове.

Тема разговоров почти не менялась: о… Нельзя сказать, что речь шла о женщинах, поскольку беседовали о тех женщинах, которых не принято называть — трудно подобрать приличные слова, — но казаки знали, о чем говорили. Почему-то Шкуро очень полюбил эти разговоры, он и раньше их не избегал, но теперь говорил только об этом. Самое пошлое, грязное, извращенное рвалось у него с языка. Компания смеялась. Одни — искренне, другие из уважения к начальству.

Вторая главная тема — деньги. Этой темы собеседники почти не затрагивали: знали, что у генерала есть кое-что, значит, пока и они не пропадут. И вообще все чего-то ждали. Примерно знали, чего именно. Надеялись, что это произойдет, и все встанет на свои места. И дождались.

Грянул бранденбургско-бетховенский марш, источающий грохот сапог, слезы и улыбки женщин. Кадры кинохроник битком набили поникшими стрижеными головами пленных красноармейцев» по радио каждые четверть часа — фанфары, и врезающийся прямо в мозг голос» гипнотизирующий немецкие души — Шкуро не стал бы так говорить: «Я не хочу сейчас ничего другого, как быть первым солдатом рейха. Поэтому я снова надел тот мундир, который является самым священным и дорогим. Я сниму его только после победы или… Или я не переживу иного конца!..»

Выходили из кинотеатра, устраивались где-нибудь выпить и поговорить. Вокруг все кипело. Мир изменялся, превращался в нечто новое, и каждый мечтал о собственном месте в этом обновленном мире. Они же казаки — природные воины и еще вполне в возрасте. Ну 40 с лишним, ну пусть даже 50. Самому Шкуро — 55. Им не то что воевать — командовать надо. Те, кто с семьями, еще подумывают, а основная масса готова на все. Особенно те, кого Шкуро считает своими.

Обсуждали слухи, сообщения в местных газетах, мало отличающиеся от слухов. В Париже объявился Казачий совет и уже выпустил обращение: «Казакам приобщиться к делу борьбы с большевиками — каждый на своем месте». От кубанцев его подписал генерал-майор Малышенко, первопоходник, прошел всю Гражданскую. В эти же дни по рукам стало ходить частное письмо Краснова: «В данное время немецкому командованию нежелательна никакая лишняя болтовня. Войну с Советами ведут немцы — ив целях пропаганды среди Советских войск и населения, — они тщательно избегают какого бы то ни было участия эмиграции…» Краснов рассматривал три варианта: успешное антикоммунистическое восстание в СССР, оккупация части России, раскол России, одна часть которой пойдет на мир. Мог бы еще десяток вариантов придумать — он же писатель, причем такой, что придуманное им никогда не может осуществиться. Объявился и Владимир Кириллович Романов[77]: «В этот грозный час, когда Германией и почти всеми народами Европы объявлен крестовый поход против коммунизма-большевизма, который поработил и угнетает народ России в течение двадцати четырех лет, я обращаюсь ко всем верным и преданным сынам нашей Родины с призывом способствовать по мере сил и возможностей свержению большевистской власти и освобождению нашего Отечества от страшного ига коммунизма».