— Неужели вы верите во всю эту чушь? Допустим, я Лев, и что из этого следует?

— Во, а говоришь — чушь. Самая настоящая львица и есть. Глаза горят, грива дыбом!

— Что вы все инсинуируете? Вы сами-то кто по гороскопу? Не иначе, как ядовитый скорпион!

— Не-е-е, я — Дева.

— Дева?!! — Это было так нелепо, так неожиданно смешно, что она свалилась с матраса. Рука Девы подобрала и водрузила на место.

— Чем это я не Дева? Я такой доверчивый, слабохарактерный! — Низкий, басовитый голос стал тоненьким-претоненьким. — Говорила, отличница, интеллектуальной историей занимается, а сама — драчунья. Сначала несчастного шепелявого пацана отлупила, теперь за меня взялась. Чуть я не погиб! О-о-ох!

Милый притворяшка то охал, то всхлипывал, а его большая ладонь тем временем существовала отдельно — гладила притихшую подружку по мокрым русалочьим волосам…

— И когда же у тебя день рождения?

— Девятнадцатого августа.

— Что тебе подарить? Куклу? Или плюшевого мишку?

День рождения был днем из иной, оставшейся за морем жизни. Так не похожей на сейчас, что под ресницами закипели слезы. Уткнувшись в плечо господина К из ужасно далекого города N, она прошептала еле слышно, чтобы голос не сорвался от слез:

— Подарите мне… розы цвета спелого персика.

— Романтическая ты натура, Татьяна Станиславна. Почти как я.

Прекрасный день, как писали когда-то в старинных романах, уже догорал. Медленно опускалось к горизонту малиновое солнце: облака, море и горы стали розовыми. Если б это явление природы наблюдалось сегодня не в последний раз, то можно было бы сказать, что закат над морем был просто умопомрачительным.

Завтра самолет побежит быстро-быстро, оторвется от земли — и все! Захлопнется книжка с волшебными сказками, а замок из песка смоет первым же налетевшим штормом…

— Что, Татьяна, поплыли «домой»? Скоро стемнеет.

— Поплыли…

Глава четвертая

1

Серебристый «мерc» улетал к Охотному ряду. Сверкнул в лучах солнца на прощанье и растворился в потоке машин, размытом слезами. Темное стекло «оформление витрины» в ближайшем бутике помогло спрятать заплаканные глаза от косых взглядов прохожих, а уже через минуту и улыбнуться: длинноволосая особа в белом комбинезоне, с тупо-отсутствующей, манекенной физиономией очень даже неплохо оформила собой витрину.

Пока длинные гудки мобильника на всякий случай исследовали Анжелкину квартиру, за спиной возникли два мальчишки. Скорее всего, студенты-технари, изнывающие от безделья на каникулах. Перешептывались. Типа: Лех, давай спросим телефончик? Классная девочка! — Ты чего, Санёк, обалдел? Это артистка! Я ее по телику видел.

Дабы не разочаровывать Санька и Леху, «артистка» легко перекинула через плечо спортивную сумку и зашагала вниз по Тверской походкой телезвезды, той самой, что в кинематографической классике получила название «от бедра», хотя настроение оставляло желать много лучшего, а погода — много худшего: табло на Телеграфе переключилось с «14:45» на «+33°». Стандартная для Малой Азии температура в Белокаменной воспринималась как полоумная, изнуряющая жара, и по мере приближения к Анжелкиному дому жара все усиливалась: войти в квартиру на пятом этаже теперь казалось немыслимым! На тряпки, собственно говоря, было наплевать — черт с ними! Никакие тряпки на свете не могли компенсировать то унижение, которое предстояло пережить, судорожно собирая их и прислушиваясь к каждому шороху извне, словно ничтожный воришка. Но в ящике письменного стола лежали две книги из библиотеки бабушки Нины — Гамсун и томик из собрания сочинений Диккенса, с тонкой карандашной надписью в верхнем уголке форзаца: Приобретено 12.V.1962.

Воскресным днем, без отдыхающих на дачах машин, обычно заполняющих собой все пространство, включая тротуар, двор выглядел довольно-таки уныло. По пыльному асфальту бродили две длиннолапые, бездомные собаки. Почесывались и, лениво вылавливая блох, покусывали впалые бока. Обнюхав брошенные им кусочки швейцарского шоколада, вислоухие бродяжки отвернулись и поплелись дальше.

Подъезд встретил сырой прохладой только что вымытых полов, но Марьвасильна, по долгу службы оторвавшаяся от какого-то захватывающего чтива, все равно энергично обмахивалась пластмассовым веером.

— Девушка, вы к кому?.. Ой, Танечка, вы такая модная, загорелая, что я вас не узнала! На Канарах были? Или на Сейшелах?

— Не угадали, Марьвасильна. В Крыму, в экспедиции.

— В экспедиции? Счастливая! В молодости мы с мужем, он у меня биолог, каждое лето ездили в экспедицию. К Белому морю. Вот где сейчас, наверное, благодать. А в Москве что-то совсем дышать нечем. Скорей бы в отпуск и к себе на фазенду, в Электроугли! — Марьвасильна вздохнула, махнула веерочком — мол, заговорила я вас, идите-идите, — и углубилась в свой детектив.

Ее приветливый, свойский тон вернул ощущение принадлежности к этому дому, но не надолго: двери лифта на пятом этаже закрылись с незнакомым шумом, звук шагов был непривычно отчетливым, и оглушающе громким — позвякивание ключей. Тишина словно бы вымершего или погрузившегося в летаргический сон дома так взволновала, что, жалкая обманщица, она кинулась обратно к лифту. Лифт загудел и ушел прямо из-под носа. Обругав себя мямлей, рохлей, рефлексирующей интеллигенткой, она вернулась к Анжелкиной двери, сделала над собой еще одно усилие и вставила ключ в замок. Ключ почему-то не поворачивался, и вдруг, больно ударив по плечу, дверь распахнулась сама.

— Явилась? Расскажи-ка мне, тварь, где это ты так загорела? А шмотки фирменные кто тебе купил? — Разъяренная Анжелка замахнулась, чтобы ударить или вцепиться в волосы, и отпрянула: в квартиру полетели ключи, запущенные с размаха в отчаянной попытке спастись. Секунда замешательства, и теперь Анжелка уже не могла догнать и ударить.

Четвертый этаж… третий… Стремительно мелькали ступеньки под ногами, однако спастись не удалось: грязные ругательства и истеричные вопли резонировали в пустынном доме и весь гулкий колодец лестничной клетки был заполнен кошмаром бесконечного унижения. Похуже любых пощечин!

— Тварь! Дешевка! Гадина! Сок она у меня пить не хотела! Колбаску не ела! А отца раскрутила, шлюха поганая? Все решила захапать? На-ка, выкуси! …тебе! Ничего тебе не обломится! У отца таких подстилок, как ты, навалом! Поняла, сука? Проститутка!

Если это жестокая Судьба решила покарать за легкомыслие, сделав возвращение с небес на землю мучительной, изощренной пыткой, то она постаралась на славу! Жекина квартира, нет, грязное логово, приют для бомжей, горьковская ночлежка, была пропитана каким-то ужасным, тошнотворным запахом, и, вместо того чтобы после полутора часов гонки со стиснутыми зубами в метро и в электричке ринуться в свою берлогу и наконец-то разрыдаться, прямо с порога пришлось ринуться на кухню, настежь распахнуть окно и струей горячей воды разогнать полчища жирных, блестящих мух, облепивших покрытые плесенью тарелки, которые валялись в раковине. Не меньше, чем неделю. Получалось, девочка Таня — какая-то