Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Высоцкий пишет свою «Песню-сказку о старом доме на Новом Арбате» (1966). Это еще более жестокое произведение, настоящий поэтический триллер:
И на этом кончилось что-то главное.
Но только жить в этом будет нельзя. Потому что это дом, из которого ушла душа. Как пишет Высоцкий во второй части диптиха:
А когда же это началось?
отвечают страннику хозяева старого дома.
Поразительно, до какой степени точно Высоцкий угадал картину вырождения, измельчания постперестроечной, да и сегодняшней России:
Только сейчас придурок и вор уже не нож покажет, а донос или очередную духовную скрепу:
Старый дом – дом, в котором нет больше души. И герой Высоцкого, «башку очертя», отправляется искать место, «где поют, а не стонут, / где пол не покат», «И где люди живут, – и как люди живут».
Да, нынешняя Россия омерзительна, но у нас есть память о великих делах, о великих победах, и мы когда-нибудь еще будем прежними. Хотя я уверен, что мы прежними уже никогда не будем, но так хочется подхватить эту тему Высоцкого! Нет, мы можем! Нет, мы должны!
Да нет, всем есть путь, разумеется! Да, мы сейчас на мели, но потом:
Вот на этом посыле изначальном, что страна может и должна быть себе равна, что где-то в нас еще живут идеальные резервы будущего преображения, – на этом весь Высоцкий. На памяти о войне, о великих исторических параллелях, которые у него присутствуют постоянно. Но ностальгией по прекрасным и правильным временам проникнут и блатной цикл Высоцкого, цикл, который я ставлю выше его военно-патриотического цикла.
Виктор Пелевин когда-то сказал:
– Сегодня в России сакральные тексты могли бы быть написаны только на блатной фене, потому что это последний язык, за неправильное пользование которым могут убить.
Иными словами, блатной язык – это последняя сакральность. Звучит ужасно, но тем не менее блатные песни Высоцкого – это песни о том мире, где добро и зло еще что-то значат, где живут еще настоящие чувства. Конечно, Высоцкий прекрасно понимает, чего стоят все эти чувства, чего стоит жалобная, всегда слезливая блатная романтика:
Мы понимаем, что́ это за любовь, но при всем при том абсолютно верим в ее подлинность:
Представление о настоящей любви появилось у Высоцкого на фоне тотальной девальвации тогдашней любовной лирики. Она настолько сентиментальна, настолько соплива, это такая асадовщина и щипачёвщина! Полное ощущение, что лирический герой хочет исключительно держать за руку лирическую героиню, иногда, может быть, целовать след каблука. Но Высоцкий внес в этот мир настоящую брутальность, которая всегда сопутствует настоящему лирическому чувству:
Вот настоящая трагедия: ведь он же мог этой «острой бритвой» ее пришить, но не может! Потому что любит. Поэтому он обреет ее «наголо совсем», и ситуация получит нестандартное лирическое разрешение. И самое косноязычие, самая неловкость, педалированная Высоцким всегда очень старательно, самая двусмысленность всех этих выражений работают на их подлинность, как, например, в одном из лучших его лирических стихотворений «Татуировка» (1961):