бездомным. Фон Кюльман, поверенный в делах Еермании в Танжере в 1905 году и «движущий дух» англо-германских переговоров в 1912–1914 годах, был назначен министром иностранных дел.

Михаэлис обозначил рейхстагу свое намерение работать в тесном контакте с Верховным командованием. От его имени он принял мирную резолюцию, поскольку депутаты проигнорировали предложение, что ее лучше отбросить, и социалисты уже выпустили кота из мешка, опубликовав ее, желая таким образом обеспечить ее вынесение на голосование. Цена этого принятия – внесение изменений, призванных успокоить Верховное командование, и соглашение о голосовании по военным кредитам. Более или менее спонтанно Михаэлис обронил мрачное замечание, что принятое им – это его собственная трактовка общих фраз резолюции. Он сказал кронпринцу, что «можно заключить совершенно любой мир, и он не будет противоречить резолюции. Эрцбергер, ее основной автор, сам говорил, что «таким образом я мог получить линию Лонгви-Брие путем переговоров». Но он лишь в неполной мере достиг своей начальной цели – вывести Германию из ситуации, в которой он только требует аннексий против высоких принципов, предлагаемых противником. В любом случае рейхстаг довольно скоро обнаружил, что его достижения ничего не стоят. Мирная резолюция, имевшая большие практические цели, осталась «мертвой буквой». Никаких шагов не было предпринято, чтобы изменить прусскую избирательную систему. Людендорф писал: «Я продолжаю надеяться, что дело не выгорит. Не будь у меня этой надежды, я бы выступил за заключение любого мира. С этой франшизой мы не можем жить». Не было среднего пути между оставлением управления Германией в руках Верховного командования и лишения его власти силой. К несчастью для Германии, силу пришлось обеспечивать ее врагам.

Только от вопроса военных целей было не так легко избавиться. Папа уже намекал на готовность стать посредником, и, хотя Вильгельм не слишком поощрял своего нунция, австрийцы тепло приветствовали инициативу, которая могла обеспечить им выход из трудностей. Соответственно, в середине августа Ватикан предложил обеим сторонам посредничество в достижении компромиссного мира. Британцы устроили так, что немцы были призваны заявить о своих намерениях через Бельгию, и папа подчеркивал необходимость категоричного ответа. Это было затруднительно по двум причинам. Не только намерения Германии были непомерно честолюбивы; солдаты желали, как минимум, аннексии Льежа, а моряки – удержания всей береговой линии. Кроме того, гражданское население верило, что Британия вот-вот сама предложит мир, и не хотело ни оскорбить мнение нейтралов, потребовав слишком многого, ни ослабить свои позиции, попросив слишком мало. «Кто вам сказал, – вопрошал Кюльман, – что я готов продать лошадь Бельгию? Это я буду решать. В настоящее время лошадь не продается». Он склонил кайзера отказаться от морских претензий, которые его уговорили поддержать, а решение по военным претензиям было отложено, и папа получил уклончивый ответ. Германия не воспользовалась шансом убедить весь мир – и в конечном итоге британское предложение мира так и не поступило.

В Германии на стене начали появляться воззвания. В конце июля началось движение рядового и старшинского состава флота за раннее заключение мира. Оно переросло в бунт и впоследствии было жестоко подавлено. Когда вопрос был поднят в рейхстаге, Михаэлис возложил вину на независимых социалистов. Большинство партий, недовольных отсутствием каких-либо действий в отношении прусской избирательной системы, сочли это доказательством раболепия Михаэлиса перед элитой и потребовали его немедленной отставки. Своего кандидата у них не было (в основном потому, что социалисты не поддерживали Бюлова), однако они настаивали, чтобы следующий канцлер обсудил свою программу с ними до ее объявления, и даже составили список пунктов, которые он должен был в нее включить. Кайзер, естественно, был недоволен очередными переменами. Он сказал Кюльману: «Я не знал Михаэлиса раньше, но фельдмаршал меня заверил, что он хороший, добросовестный человек, и я взял его в общих интересах».

Графа Гертлинга теперь убедили принять пост канцлера. Он был всего на год моложе, чем Гогенлоэ, когда занял этот пост, и имел настолько плохое зрение, что почти все документы ему читали. Он принадлежал к старшему поколению партии Центра, и его назначение снизило влияние Эрцбергера, так что следующие несколько месяцев степень поддержки партией левых против правых оставалась сомнительной. Лучший комментарий его назначения был дан им самим, когда он спросил друга, не абсурдно ли назначать на пост канцлера старого измученного профессора философии, когда надо решать проблемы жизни и смерти. Партийные лидеры настаивали на том, чтобы фон Пайер (депутат от прогрессистов) и фон Фридберг (либерал) были назначены вице-канцлерами. Они оба были такого возраста, что новую команду прозвали «правительством дедов». Герлинг молча согласился на инновацию, хотя считал вмешательство рейхстага неуместным – того же взгляда придерживалась Дона, ответившая на намек Валентини о своевременности некоторых уступок национальным представителям, сказав, что готова перенести худшее, чем видеть, как нарушаются права короны. Конституция требовала, чтобы оба депутата отказались от мест в рейхстаге, став министрами, и на практике влияние перемен оказалось ничтожно малым.

Не успел Гертлинг освоиться на новой должности, как произошло одно из самых значимых событий двадцатого века. Большевики под руководством Ленина свергли Временное правительство и из своего штаба в помещении Смольного института начали организовывать мировую революцию. Одной из их первых акций стало опубликование декрета, предлагающего всем воюющим сторонам немедленно заключить мир без аннексий и контрибуций. Правительство рабочих и крестьян объявило о своем намерении добиться трехмесячного перемирия для возможности проведения мирных переговоров. В дополнение к этому правительство рабочих и крестьян призвало к «открытой дипломатии» и приступило к публикации всех тайных договоров, заключенных между союзниками и царским правительством. Верховное командование Германии ничего не знало об этом декрете в течение нескольких недель и, даже когда узнало, не сумело понять его последствия. Ранее условия мира обсуждались на теоретической основе; теперь настало время претворять их на практике. Всем народам предстояло узнать, к какому именно миру стремится Германия. Пропаганда союзников обвиняла Германию в стремлении к мировому господству и тем самым добилась симпатии независимых мнений. Немцы продолжали утверждать, что ведут оборонительную войну, навязанную им против их воли. Их отношение к России показало, какая версия соответствует действительности.

Внутри Германии, разумеется, существовали самые разные мнения, от социалистов, искренне принимавших принцип – без аннексий и контрибуций, до отечественной партии, основанной в сентябре 1917 года Тирпицем и Дитрихом фон Шефером для объединения националистов. Но внутри правящей элиты широкое соглашение относительно целей было скрыто отчаянным несогласием по вопросу средств. Германия должна получить компенсацию за то, что ей пришлось вести войну, в форме территориальной безопасности против будущих нападений другими, что одновременно давало преимущества для будущего нападения на других. На вопрос Кюльмана, зачем необходимо аннексировать так много балтийских государств, Гинденбург ответил: