обращать на него внимания. Но хотя, удерживая город, французы потеряли четверть миллиона человек, потери немцев были почти такими же, и они едва продвинулись вперед. Более того, за атакой на западе последовало наступление русских на востоке, которое потребовало отвлечения больших немецких ресурсов и в июне 1916 года привело к деморализующему австрийскому коллапсу. Воюющие стороны изматывали друг друга, не приближаясь к победе. В Германии все громче звучали требования новых людей, таких как Гинденбург, и новых методов, таких как неограниченная подводная кампания. Хотя Вильгельм продолжал всеми силами поддерживать Фалькенхайна, Бетман повернулся против него, и звезда «восточников» стала восходить. Кризис наступил в конце июля. Британцы перешли в успешное наступление на Сомме, французы закрепились в Вердене, а австрийцы потерпели тяжелое поражение в Галиции. Политика концентрации усилий на западе становилась все более бесполезной, особенно когда к Антанте присоединилась Румыния. Хотя Фалькенхайн это предвидел, он неверно оценил срок этого действа. Вильгельм был потрясен, тем более что новость поступила через несколько минут после того, как он уверенно заявил, что этого не произойдет. Фалькенхайн был послан разделаться с новым врагом, что он и сделал в блестящей кампании, Гинденбург стал главой Генерального штаба, а Людендорф – его заместителем (генерал-квартирмейстером).

Вильгельм не любил Гинденбурга за его «сухую, серьезную простоту», а Людендорфа считал бесцеремонным и лишенным чувства юмора. Новые люди были обязаны своим назначением только собственным успехам на полях сражений и национальной репутации, приобретенной благодаря этим успехам. Кайзер их не выбирал, они ему, можно сказать, навязались, и при этом презирали его за нерешительность. Пока им сопутствовал успех, они могли делать все, что считали нужным. Отставка Тирпица уже спровоцировала критику правого крыла, и, уволь Вильгельм своих новых командиров, это вызвало бы шумный протест и могло стоить ему трона. Теперь рядом с ним оказались два уверенных и упорных человека, точнее, один человек, слишком невозмутимый, чтобы терять самообладание, и другой, у которого жажда настоять на своем приняла патологические размеры. Верховный главнокомандующий отныне и впредь практически лишился права голоса в военных вопросах, и, хотя к нему еще обращались, чтобы он стал посредником между военными и гражданскими лицами, военные могли легко настоять на своем и без него. Постепенно зловредная пара уверенно избавлялась от любой оппозиции, пока на всех важных постах, и военных, и гражданских, не оказались люди, на которых можно было положиться. То, чем занимались Гинденбург и Людендорф, на самом деле было титанической борьбой за навязывание миру исхода войны, приемлемого для германской элиты, для чего потребовались от всех немцев усилия, соответствующие идеалам элиты. Но поскольку политические идеи этой элиты, как внешние, так и внутренние, больше соответствовали каменному веку, чем веку двадцатому, неограниченная власть, которой завладели два генерала, в долгосрочной перспективе оказалась даже более катастрофичной для монархии, чем если бы им мешали. Как заметил Бетман, «с Фалькенхайном мы проиграли войну стратегически, а с Людендорфом – политически».

Новые метлы прежде всего потребовали введения всеобщей повинности, воинской и трудовой – в важнейших гражданских сферах занятости – для всех мужчин от семнадцати до шестидесяти лет. Обычный немец, столкнувшись с таким требованием жертв в начале зимы, что впоследствии была названа «брюквенной», начал утрачивать доверие к своим лидерам. Нужны были решительные меры, и довольно скоро стало ясно, что самой очевидной является неограниченная подводная война. Даже рейхстаг в октябре 1916 года поддержал этот курс. Бетман, понимая, что пески времени утекают, во второй половине 1916 года стал усиленно искать способ начать мирные переговоры или хотя бы возложить на других людей ответственность за их задержку. Тогда Германия могла бы утверждать, что ее вынудили продолжать войну, поэтому ее нельзя винить за использование субмарин. Вильгельм приветствовал это попытку избежать выбора между голодом – результатом неспособности прорвать английскую блокаду, и американской интервенцией – в результате использования субмарин, чтобы ее прорвать. Лучший шанс начать мирные переговоры – посредничество американцев. Но кайзер боялся такой инициативы, поскольку тем самым он бы признал, что положение Германии отчаянное. Только, учитывая ситуацию, долго ждать было невозможно.

В конце осени военное положение Германии улучшилось, и Бетман при поддержке Вильгельма решил, что надо воспользоваться шансом начать переговоры с позиции силы. 12 декабря 1916 года центральные державы объявили о своей готовности начать переговоры. Но страх спровоцировать внутренние беспорядки исключал упоминание в их предложении условий, которые они готовы принять. В то время как Бетман хотел представить Германию непокоренной, Вильгельм и Верховное командование настаивали, что она должна считаться, по сути, победившей. Вильгельм заявил своему американскому дантисту, что «мы поставили английское и французское правительство в весьма затруднительное положение. Пусть теперь попробует объяснить своим людям, почему они не желают мира. Они пребывают в ярости на нас за то, что мы устроили им такой сюрприз».

На самом деле Антанта отнеслась к этому германскому действу не как к мирной инициативе, а как к военному маневру, а Вильсон потребовал детального изложения условий. Кайзер не сомневался, что ответ президента был согласован со странами Антанты и направлен на спасение их от неминуемого поражения.

«Державы, которые, словно банда грабителей, внезапно напали на Германию и центральные державы с очевидным намерением их уничтожить, потерпели неудачу [sic] и были разбиты. Они начали войну, они были разбиты по всему фронту, и они должны изложить свои намерения первыми. Мы – сторона, подвергшаяся нападению. Мы вели оборонительную войну и будем диктовать свои условия после них, как победители.

Если президент желает покончить с войной, ему необходимо только отказать английским пиратам в поставке военного снаряжения, закрыть рынок займов и ввести репрессии против перехватывания писем и черных списков. Они быстро закончат войну без переписки, конференций и т. д.».

Более того, немцы считали, что цель Вильсона – председательствовать на конференции с участием всех воюющих сторон и основных нейтральных стран. Опасаясь, что такое собрание может быть им невыгодно, они предложили вести переговоры со своими врагами поочередно. «Я не поеду ни на какую конференцию, – заявил Вильгельм, – и уж точно не под его председательством». На трудности сепаратных переговоров никто не обратил внимания, а шанс начать процесс с Россией был упущен (когда переговоры уже велись), потому что Верховное командование настояло, чтобы Польша была объявлена великим княжеством – дабы получить польских рекрутов.

Резкий ответ Вильсону был проведен из страха, что Антанта, в ответ на германское предложение, потребует формулировки немецких условий и получит, таким образом, козырь в переговорах. Тон позволил Антанте немедленно отвергнуть предложение. Отказ разочаровал и разозлил кайзера.

«После их ноты и ее вопиющего цинизма я должен настаивать на модификации наших предыдущих мирных