Говорят, что Вильгельм как-то раз заявил: «Подумать только, Георг и Ники меня обманули. Была бы жива бабушка, она бы не позволила такому случиться».

Глава 11

Расплата

На Рождество газета «Франкфуртер цайтунг» опубликовала статью с обсуждением высказывания Клаузевица, что война – это продолжение политики другими средствами. Она заканчивалась утверждением, что военная позиция должна быть подчинена политической, поскольку, если случится обратное, это будет абсурд. Статья разозлила кайзера; он счел ее завуалированной критикой начальника штаба и его лично. По его мнению, во время войны «идиоты гражданские» должны держать рты закрытыми, пока солдаты не разрешат им говорить. Вильгельм, конечно, не дошел до того, чтобы держать свой собственный рот на замке, но он считал себя больше военным, чем политиком. В конце концов, он – Верховный главнокомандующий всех вооруженных сил. Ему приходилось больше скрывать от общественности, чем в мирное время, и потому он несколько утратил контакт со своими гражданскими подданными. Чаще всего он произносил речи перед войсками. Он посещал Берлин лишь время от времени, а на протяжении следующих четырех лет проводил практически все свое время в штабе или в непосредственной близости к нему. Штаб перемещался из Кобленца в Люксембург, затем в Шарлевиль, оттуда на восток в Познань и Плесе, обратно в Кройцнах и, наконец, в Спа. Иногда он жил в королевском поезде, который приобрел практичный зеленый цвет.

Такое положение в целом не было удачным. Действия кайзера во время мирных маневров не поощряло военных давать ему право голоса в решении текущих вопросов. Во второстепенной области – политики – он мог вести себя как хотел, но, когда дело доходило до национального занятия пруссаков, он должен был действовать как конституционный генералиссимус. Члены штаба, как правило, были слишком заняты, чтобы уделять ему время, и никто не желал брать на себя ответственность, допустив его близко к линии фронта. Это означало, что ему почти нечего было делать, и лишь очень немногое из того, что он делал, действительно имело значение. Он сказал Максу Баденскому: «Если народ Германии думает, что я Верховный главнокомандующий, он жестоко ошибается. Генеральный штаб ничего мне не говорит и никогда не просит моего совета. Я пью чай, гуляю и пилю дрова, что доставляет удовольствие моей свите. Единственный, кто немного добр ко мне, – это глава железнодорожного департамента [генерал Грёнер], который рассказывает мне все, что он делает и намерен сделать».

Тем временем работа по координации деятельности армии и флота друг с другом, а также с внутренними делами и дипломатическим фронтом, столь важная для страны, ведущей военные действия, шла автоматически. Вильгельм проводил больше, чем обычно, времени со своей свитой – адъютантом фон Плессеном, которому в 1914 году исполнилось 73 года, главой военного кабинета фон Линкером (63), главой морского кабинета адмиралом фон Мюллером (62) и главой гражданского кабинета Валентини (49). Канцлер, проведя первые четыре месяца в штабе, счел необходимым срочно вернуться в Берлин, оставив вместо себя офицера связи. «Гидра» – так свиту называли окружающие, не слишком ей симпатизировавшие, – это были добросовестные и преданные слуги, и все, кроме фон Плессена, были смещены из-за отказа принять консервативное мировоззрение во всей его непродуманности. Но их связи были ограниченными, и все они, как и их хозяин, страдали от того, что отрезаны от сражающихся войск, политических кругов в Берлине и от простого народа. Вместо того чтобы объединить вокруг себя нацию – эту функцию мог выполнить только кайзер, – Вильгельм умудрился создать впечатление, что жил в стороне, вдали от трудностей и солдат, рабочих и их семейств.

Собственно говоря, так и было. Описания придворного меню разнятся. Некоторые авторы пишут о гороховом супе, колбасе и сыре, зато другие упоминают о пиршествах с шампанским по поводу победы, действительных или мнимых. Ничто не указывало на то, что Вильгельм сам настаивал на роскошной жизни. И если он утверждал, поедая сухарики с маслом и выпечку, что придерживается того же рациона, что его подданные, объяснение этого явного лицемерия, вероятнее всего, заключается в его незнании, чем на самом деле питаются подданные. В любом случае, влиятельных гостей из-за границы не только развлекали, но и старались создать у них самое лучшее впечатление о Германии в военное время. Начальники столовых считали, что о них будут судить по богатству стола, и всеми правдами и неправдами старались обеспечить лучшее. Идея о «справедливой доле» не приходит к придворным сама по себе. Дона в этом плане оказывала неудачное влияние. Она считала своим долгом холить и лелеять супруга, чтобы он мог выполнять свои нелегкие обязанности.

Большую часть времени физическое и психическое здоровье Вильгельма было далеко от хорошего. Взгляды, которые он высказывал до того, как началась война, ясно показывают, что он не испытывал непоколебимой уверенности в победе. Старый друг, проведший с ним много времени в первые дни августа, признался, что никогда не видел такого встревоженного, трагичного лица. Другой свидетель, видевший, как кайзер покидал службу о заступничестве двумя днями позже, отметил, что его лицо изменилось до неузнаваемости; оно застыло, словно жизнь покинула его. «Это был человек, мир которого рухнул, и он ощущал предчувствие надвигающейся катастрофы». Говорят, что его видели в слезах во многих церквях Рейнской области, где он часами молился. В марте 1916 года он сказал в личной беседе: «Никто не должен это говорить, да и я ни за что не признаюсь в этом Фалькенхайну, но эта война закончится не великой победой». Его штаб считал своим долгом убедить императора, что имеются все возможности для хорошего исхода. Генерал фон Плессен утверждал, что у кайзера необходимо поддерживать хорошее настроение любой ценой. Но даже без посторонней помощи переменчивый характер кайзера не позволял ему постоянно находиться в пессимистическом настроении. Когда поступали хорошие новости, он моментально приходил в возбужденное состояние и принимался ожидать только хорошего – как, собственно, и весь германский народ. Более того, самой очевидной прерогативой, оставшейся кайзеру, было вселение в окружающих чувства уверенности, и эту задачу он выполнял до самого конца, появляясь на публике. Таким образом, он сбивал с толку не только пессимистов, которые считали, что он демонстрирует незнание истинной ситуации, но и тех, кто считал своим долгом мыслить так же, как правитель. Тем не менее необходимость постоянно держать лицо, так же как и напряжение, связанное с частым переходом от одной крайности к другой, сказались на его нервной системе. В 1915 году Тирпиц, пребывавший в ярости из-за того, что война, по его мнению, ведется недостаточно энергично, предложил объявить кайзера временно не способным править, и, хотя личный