врач Вильгельма отказался участвовать в этом действе, налицо было достаточно симптомов, чтобы предложение не было отвергнуто другими. Двумя годами позже тот же доктор заговорил о возможности нервного срыва у Вильгельма, который является «очень нервным человеком, но до войны у нас о нем было совсем другое впечатление».

Отношение кайзера к войне демонстрировало ту же переменчивую непоследовательность, что и к другим вещам. В 1918 году Баллин считал, что Вильгельм измотан войной, которая «абсолютно чужда ему по духу». Сам кайзер однажды сказал, что, будь он командиром субмарины, ни за что не выпустил бы торпеду по кораблю, если бы знал, что на борту есть женщины и дети. В другом случае он заявил, что провел бессонную ночь, мучаясь мыслью, что именно он втянул несчастный немецкий народ, который уже и без того принес такие огромные жертвы, в новую войну с Америкой. Он первое время сопротивлялся воздушным налетам на Лондон, но потом согласился при условии, что их целями будут только военные. В то же время в первые дни войны он наслаждался, слушая рассказы о горах трупов высотой шесть футов и вахмистре, убившем двадцать семь французов сорока пятью выстрелами. Фразы вроде «Пленных не брать!» или «Убейте столько свиней, сколько сможете» часто слетали с его губ. Однажды он сказал: «Когда дело дойдет до резания горла, Вильсон должен первым перерезать горло себе». Через пять месяцев после перемирия он еще говорил: «Мы знаем свою цель, курки наших ружей взведены, предателей – к стенке». Для кайзера быть сильным человеком – значило играть роль, но этой игре он отдавался со всей своей энергией. А его выступления были таковы, что у пропаганды союзников всегда была пища.

Пренебрежение кайзера гражданскими делами стало проще после решения партий в начале войны установить «мир в крепости» (Burgfrieden). Социал-демократы опровергли все страхи, которые так долго преследовали внутреннюю политику Германии, решением голосовать в рейхстаге за военные кредиты, поскольку Германия должна быть защищена от армии вторжения властолюбивого царя. Даже четырнадцать депутатов, которые были против этого решения на партийном съезде, изменили свою позицию в палате. Вместо того чтобы призвать к ответу руководство страны, которое втянуло Германию, имеющую только одного союзника, в войну против трех мировых держав, шесть миллионов солдат против десяти миллионов, население приветствовало начало войны с энтузиазмом, и рейхстаг ничего не изменил. Burgfrieden поощрял заблуждения не только о прошлом. Правые и левые продолжали по-разному представлять, что будет после окончания войны, причем их представления различались так же сильно, как и раньше. Чтобы не допустить лобового столкновения относительно целей войны, Бетман принял решение бойкотировать все официальные обсуждения по этому вопросу.

Существовала, однако, одна область, в которой влияние кайзера оказалось решающим. Командующий флотом Северного моря был ответствен перед начальником морского штаба (при Генштабе), который, в свою очередь, отвечал перед кайзером через шефа морской канцелярии. Тирпиц, как госсекретарь военно-морского ведомства, таким образом, оказался «на запасном пути». В любом случае Вильгельм, судя по всему, постепенно утрачивал веру в его суждения. Кайзер лично отозвал флот на базы до начала войны и приказал оставаться там. Стратегическая цель этого решения – дождаться, пока британский флот приблизится к германскому побережью, и потом напасть на него, главным образом легкими кораблями, в надежде существенно снизить его превосходство, после чего можно будет думать о генеральном сражении с не самыми неблагоприятными шансами на успех. Но решение британцев заменить ближнюю блокаду дальней разрушило этот план. Вместо того чтобы британский флот стал удобной мишенью в устье Эльбы, немцам теперь надо было добираться до него самим, совершив рискованное плавание через Северное море. Верховное командование было убеждено, что рано или поздно британское общественное мнение подтолкнет к наступательным операциям, и именно это соображение являлось одним из тех, что привели легкие корабли в Гельголандскую бухту 28 августа. Германская разведка оказалась несостоятельной, и к тому времени, когда флот открытого моря появился на сцене, рейдеров уже и след простыл. Отсутствие других результатов привело к активной и сильно преувеличенной пропаганде потопления субмариной трех старых британских крейсеров, патрулировавших у голландского побережья 22 сентября. Отказ британцев сыграть роль, ожидаемую от них немцами, привел к требованию некоторых высших военно-морских командиров, в том числе Тирпица, отправить корабли на поиск противника в Северное море. Только Вильгельм не согласился. «Флот должен оставаться вблизи германских берегов и избегать любых действий, которые могут привести к большим потерям».

За этим судьбоносным решением лежал не только страх за безопасность инструмента, с таким трудом построенного. Война должна была стать короткой и завершиться решающей победой германских наземных сил. Разве не обещал Вильгельм войскам, что они вернутся раньше, чем с деревьев облетят листья? Когда начнутся мирные переговоры, невредимый флот станет отличным козырем. Более того, по мнению Бетмана, использование флота в наступлении сделает англичан не склонными принимать вердикт наземного сражения. Вильгельм желал извлечь выгоду из уроков истории, позабыв, что главный из этих уроков следующий: чтобы сделать две одинаковые ситуации разными, необходимо лишь крошечное изменение. По его мнению, потребуется больше чем одна «Пуническая война», чтобы уничтожить Британию, и решающее сражение, для которого флот станет незаменимым, еще впереди. Но только эта концепция, равно как и политика, ставшая ее следствием, оставалась эффективной еще долго после того, как гипотеза, оправдывавшая ее, перестала быть значимой.

Через несколько недель кампании во Франции стало ясно, что германский стратегический план терпит неудачу. Трудностей оказалось столько, что шансов на успех практически не было. 14 сентября после сражение на Марне кайзер лично освободил Мольтке от командования, для которого он был явно непригоден, и без каких-либо консультаций назначил на его место обходительного шовиниста генерала фон Фалькенхайна, прусского военного министра. Тот с тех пор подменил политикой удержания захваченного ограниченными наступлениями первоначальную маневренную войну. Это был последний раз, когда Вильгельм действовал по собственной инициативе в важном военном деле. Мольтке впоследствии раскритиковал выбор. Возможно, фон Фалькенхайн действительно был неудачным человеком для этого поста. Но хотя в германской армии наверняка имелись лучшие генералы, у них не было времени проявить себя. В это время все заговорили о Людендорфе, который служил под номинальным командованием Гинденбурга. Он отразил начальную атаку русских в сражениях при Танненберге и на Мазурских озерах. Но когда русские войска завершили развертывание, основная тяжесть натиска пришлась на Восточный фронт, а на западе упорные попытки Вильгельма и Фалькенхайна прорваться при Ипре, к концу осени не принесли адекватных результатов в сравнении с тяжестью потерь. Война грозила затянуться дольше, чем ожидалось, а к длительной войне Германия не была готова. Достаточно