те же месяцы придворный чиновник сказал, что Баллин не должен допускать пессимистических разговоров в присутствии Вильгельма. «Кайзер не должен слышать ничего подобного. Он начинает нервничать». В день тридцатой годовщины своего прихода к власти, 15 июня, он записал, что война – «конфликт между двумя подходами к миру. Будет принят или прусско-германский подход, при котором будут уважаться право, свобода, честь, мораль, или англосаксонский, при котором на трон возведут золотого тельца».

Далее он продолжал скорее с благочестием, чем с убежденностью: «Победа будет за германским подходом». Говорят, что именно с одобрения Вильгельма в конце июня Кюльман, считая, что подготавливает мнение для курса, который он считал неизбежным, намекал в рейхстаге о возможном подходе, необходимом для союзников, чтобы начать мирные переговоры. Консервативный лидер Вестарп немедленно объявил, что «так же, как наш меч завоевал нам мир на востоке, он его обеспечит и на западе». Депутат от центра поддержал этот взгляд, и Штреземан от либералов объявил, что теперь никто не сомневается в победе немцев. Верховное командование, для которого недостаток уверенности Кюльмана уже долгое время был проклятием, снова провозгласило вердикт, что дальнейшее сотрудничество невозможно. На совете в Спа в начале июля Гертлингу пришлось извиняться за своего подчиненного, словно «учителю, приносящему извинение школьному инспектору за плохое сочинение ученика». Кюльмана сменил фон Хинце, который пришел в дипломатию с флота и, хотя выглядел в форме как главный кучер кайзера, считался в основном надежным. Совет подтвердил германские цели аннексии без изменений. 14 июля кайзер отверг предложение отправить президенту Вильсону свои условия мира, а днем раньше все партии рейхстага, кроме независимых социалистов, проголосовали за возвращение военных кредитов.

Только наступление, начатое 15 июля, оказалось неудачным, и контрнаступление союзников, имевшее место тремя днями позже, удалось остановить только с большим трудом. 22 июля Гинденбург посоветовал Вильгельму вернуться в Спа. Кайзер был повергнут в уныние. Он называл себя разгромленным полководцем и просил штабистов отнестись к нему мягко. На следующий день он поведал им, как в бессонную ночь перед ним предстали все его английские и русские родственники, а также министры и генералы, служившие во время его правления (несомненно, во главе с Бисмарком). Только маленькая королева Норвегии была добра к нему. Кайзера особенно тревожил сектор между Альбертом и Мондидье, и именно там 8 августа прорвались британцы. Впервые моральный дух германских воинов оказался подорванным, особенно под напором танков. Людендорф в своих мемуарах назвал этот день «черным днем немецкой армии». Следующие два дня Вильгельм вел себя с достоинством. Он избегал упреков, говорил, что от войск ожидали слишком многого, и поддерживал Людендорфа, желавшего уйти в отставку. Но еще он сказал: «Так может продолжаться бесконечно долго. Мы должны найти способ изменить ситуацию». 13 августа прибыл Хинце. Людендорф признал, что не видит перспектив наступления – противник настроен слишком решительно, – и потому, по его мнению, единственный способ – измотать его грамотной стратегической обороной. Но на совете, собравшемся на следующий день, он предоставил повторять это Хинце, а сам ограничился обличением пораженчества на домашнем фронте. Гинденбург считал возможным удержать войска на французской территории и, в конце концов, навязать мир на германских условиях. Вильгельм успокаивал себя рассказами о проблемах противника и надеждами на то, чего можно добиться на домашнем фронте с помощью пропаганды. Мира следует добиваться переговорами, но начало переговоров лучше отложить на потом, до наступления паузы в сражениях. О капитуляции пока никто не думал. Неделей позже Хинце заверил рейхстаг, что нет «оснований сомневаться в нашей победе. Как только усомнимся, сумеем ли победить, мы будем разгромлены». К этому времени Вильгельм перебрался в Кассель, желая быть ближе к Доне, у которой начались проблемы с сердцем. Как-то раз, когда они сидели на террасе, кто-то принес картину и спросил кайзера, не он ли ее нарисовал. Вильгельм ответил, что нет, и добавил: «Будь у меня талант этого человека, я был бы художником, а не императором и не оказался бы сегодня в таком ужасном положении».

В начале сентября Баллин попытался донести в Вильгельма реалии ситуации, но ему не позволил Берг. Он настоял на своем присутствии на беседе и не допустил обсуждения серьезных вопросов. 10 сентября был проведен пропагандистский эксперимент на домашнем фронте: кайзер прибыл на завод Круппа и выступил перед рабочими. Успех ему не сопутствовал. Новый прорыв британских войск в Аррасе и Камбре привел к приступу невралгии, которая, по собственному признанию кайзера, граничила с нервным срывом. Вильгельм сутки пролежал в постели, после чего объявил себя снова обновленным. К сожалению, такое же лечение было недоступно Людендорфу, которому четыре года непрерывной активности – как, впрочем, всей германской армии и германскому народу – не прибавили оптимизма и энергии. Несколько прошедших месяцев он был подвержен неожиданным припадкам ярости, зато теперь ощущал полное изнеможение. 27 сентября капитулировала Болгария, поставив под угрозу снабжение Германии румынской нефтью. 28 сентября Людендорф сказал Гинденбургу, что единственный способ избежать краха на поле боя – просить перемирия на основе четырнадцати пунктов президента Вильсона. Вместе они на следующий день пошли к хозяину и, вопреки хвастливым предсказаниям, которые так часто делали, признали, что проиграли войну. Перемирие следует заключить немедленно. Вильгельм отнесся к ним с большим вниманием, чем зачастую встречал от них, выслушал без удивления и волнения. Тринадцатью годами ранее он советовал царю, как вести себя в подобной ситуации: «Национальная честь – очень хорошая вещь сама по себе, но только в случае, если вся нация настроена поддерживать ее всеми возможными средствами. Но когда нация показывает, что с нее хватит, и она уверена, что tout est perdu fors F’honneur[74], для правителя разумно – безусловно, с тяжелым сердцем – заключить мир».

Теперь Ники был мертв, и Вилли пришлось столкнуться с кризисом самому. Он сказал штабистам, что предпочел бы узнать все факты заранее. Армия измучена. Баварские и саксонские дивизии сдаются в полном составе. Война окончена, но совсем не так, как можно было ожидать. Хинце было приказано предпринять необходимые шаги. Вильгельм заявил, что германский народ вел себя очень храбро, но его подвели политики.

Неудачей немцы были обязаны не столько политикам или даже солдатам, сколько системе, взглядам на мир. Немцы слишком часто видели, что их энтузиазм разбивается о нехватку железа и людей, что прониклись некритическим восхищением силой. Чтобы получить то, что они считали своим по праву, достаточно было обладать упорством. Такие добродетели, как мужественность, уверенность в себе, смелость и дисциплина, преувеличивались до грани искажения. В итоге нация утратила способность объективной оценки и самих себя, и других