народов. Феноменальный прогресс ударил им в головы. Многие пороки, отмеченные в этой книге, – излишние качества, которые требовались от императора, преимущество военных над гражданскими лицами, ложные оценки силы Германии, иллюзия величия военных целей – все это симптомы базового культурного заболевания. На самом деле суждения презираемых гражданских лиц, особенно опороченных социалистов, были, как правило, более здравыми, чем суждения элиты. Но элита была настолько непоколебимо уверена в своей превосходящей мудрости, что многим ее членам пришлось умереть, а остальные оказались дискредитированными, прежде чем альтернативная точка зрения стала политически эффективной. Следствием стало то, что ответственное правительство начало германскую карьеру с воспоминаний о неприятностях и неудачах, и эти воспоминания стали причиной последующих бед.

Теперь наступил судьбоносный момент: старая система больше не могла существовать. Победоносная Антанта сделала ее ликвидацию одной из своих главных целей. Сказав Вильгельму, что необходимо перемирие, Людендорф одновременно объявил Гертлингу, что настало время внесения изменений в правительство или его воссоздания на более широкой основе. Большинство партий рейхстага с растущим нетерпением настаивали на скорейшем внесении перемен, обещанных четырнадцатью месяцами ранее. Хинце заявил, что революция сверху – единственный способ предотвратить революцию снизу. В день, когда Вильгельм отдал приказ о заключении перемирия, он сообщил о своем желании, чтобы германский народ более эффективно, чем раньше, участвовал в управлении своей судьбой. Соответственно, он решил, что мужчины, обладающие уверенностью, должны принимать больше участия в работе правительства. Только вежливые обтекаемые фразы не могли скрыть тот факт, что внутреннее поражение шло рука об руку с внешним. У Вильгельма случился приступ ишиаса, и он был вынужден ходить с тростью. Он выглядел сломленным и старым. Гертлинг не желал принимать участие в дальнейших событиях. Он предвидел, что парламентское правительство будет централизованным, и не желал способствовать унижению Баварии. Следовало найти нового канцлера. Этому процессу совсем не помогал Людендорф, который, желая не допустить прорыв, договорившись о перемирии, вел себя как кот на раскаленной крыше. Ворвавшись в комнату, где кайзер консультировался с Бертлингом, он спросил, готово ли к работе новое правительство, на что Вильгельм ответствовал: «Я не волшебник». Берг, с другой стороны, выказывал небывалую активность, рассуждая о том, кого можно назначить, а кого нет, и в результате оказался в числе отвергнутых.

Первым демократическим канцлером Германской империи стал принц Макс, наследник великого герцогства Баденского, которое уже некоторое время управлялось коалицией либералов и социал-демократов. Несколькими неделями ранее принца убедили предложить свои услуги Вильгельму вместе с программой, включавшей мирные переговоры, как только стабилизируется Западный фронт. Но программа все-таки не дотягивала до полноценной парламентской системы. Предложение в то время было отвергнуто, а когда его все же приняли, его выполнение стало невозможным. Теперь Макс занял свободное место с неохотой. «Я думал, что следует прибыть за пять минут до назначенного часа, но оказалось, что на пять минут опоздал». Он надеялся иметь возможность лично выбрать для себя команду и выступал категорически против поспешного обращения к союзникам. Только еще до того, как он сумел начать эффективно действовать, лидеры партий были призваны, чтобы услышать от представителя Верховного командования заявление, аналогичное тому, что сделал Гинденбург своему хозяину: «Мы больше не сможем победить. Дабы избежать дальнейших жертв, его величество получил совет выйти из боя. Каждый лишний день ухудшает положение и повышает опасность того, что противник поймет, насколько мы слабы». Никто из депутатов не осознавал, до чего дошло дело, и результатом стал ужас. Даже социалист Эберт побелел как бумага и какое-то время не мог вымолвить ни слова. Штреземан выглядел так, словно его ударили. Консерватор Вальдов ходил взад-вперед по комнате, повторяя, что остается только застрелиться (чего он, впрочем, не сделал). Хейдебранд подвел итог одной фразой, которая надолго осталась в истории: «Нас обманули и предали» (Wir sind belogen und betrogen). Независимый социалист Хаасе между тем прокричал: «Теперь они наши!» Поэтому не было споров, когда партии настояли, чтобы большинство кабинета было выбрано из их рядов. А социалисты обусловили свое вхождение в кабинет внесением изменения в конституцию, которое сделало бы должность сравнимой с местом в рейхстаге. Теперь канцлер был ответствен перед рейхстагом, и власть над вооруженными силами перешла от кайзера к министрам. Таким образом, парламентское правительство появилось в Германии как уловка обанкротившегося режима, а не как право, на котором настоял народ. Тем не менее насмешки по этому поводу едва ли уместны. Чтобы настоять на появлении такого правительства раньше, нужна было возможность мобилизовать очень большие силы. То, что состояние общественного мнения не позволяло это сделать, – один из фундаментальных фактов истории Германии. Демократам не хватало не так готовности воевать, как способности убеждать.

Принцу Максу не удалось убедить Верховное командование дать время на подготовку, прежде чем предложить перемирие. Гинденбург, соответственно настроенный Людендорфом, отрицал, что армия может подождать сорок восемь часов. Новое вражеское наступление может начаться в любой момент и привести к катастрофе. Вильгельм его поддержал: «Верховное командование считает перемирие необходимым, а вы здесь не для того, чтобы создавать сложности для Верховного командования». Однако когда Макс Баденский спросил генералов, готовы ли они лишиться Эльзаса-Лотарингии, а также части Пруссии, где живут поляки (что указано в пунктах 8 и 10 президента Вильсона), Людендорф ответил, что они готовы уступить франкоговорящие части Лотарингии, но о сдаче территорий на востоке речи быть не может. Гинденбург даже заявил, что, если условия союзников будут слишком унизительными, он предпочтет сражаться до последнего солдата, что, как постарался объяснить ему министр финансов, не является практичным решением, когда речь идет о 65 миллионах человек. Тем не менее Людендорф был в панике, и просьба о перемирии была спешно отправлена в Вашингтон. Можно ли было чего-то добиться ожиданием, весьма сомнительно. Союзники к этому времени были уверены в победе и считали, что, когда военные действия будут остановлены, возобновить их не будет шанса. Поэтому они старались навязать условия перемирия, которые отдадут Германию на их милость. О переговорах речь не шла.

Первая реакция американцев – потребовать дополнительную информацию. Принимает ли германское правительство все четырнадцать пунктов президента Вильсона? Готово ли оно покинуть все оккупированные территории? Выступает ли оно от имени всего германского народа? Дать ответы на эти вопросы оказалось нетрудно. Но вторая американская нота содержала безошибочные признаки того, что птицы дурных знамений возвращаются домой на свой насест. С одной стороны, торпедирование немецкой подводной лодкой судна «Ленстер», имевшее место после обращения о перемирии, на самом деле стало причиной предупреждения, что, если подобное не прекратится, никаких обсуждений больше не будет. Кроме того, нота напомнила Германии, что одно из условий, которые она