Юноша пел, девушки медленно танцевали под его голос, и скоро вся поляна покрылась живым узором из цветов.

Эссилт глядела, улыбаясь, и душа ее наполнялась тихим счастьем. Смотреть и смотреть на этот танец, на этот расцветающий узор, слушать и слушать негромкие переливы песни лесного принца… Девы-цветы оказались совсем рядом с ней, а пение юноши, до сих пор без слов, изменилось. «По моей песни как по дороге попадешь ты к Марху, милая Эссилт». Девушки-цветы взмахнули длинными рукавами, принц-Папоротник пел: «Камнем становится воздух, провожатым становится ветер, песня – путем…»

Эссилт поняла, что она уже не сидит, а идет, идет по воздуху как по твердой земле. Как она встала? Почему она не заметила этого? И – где она? Вокруг уже не лес… она сделала всего несколько шагов, но под нею далеко внизу – вересковые холмы Прайдена, кромлехи и менгиры… «Значит, Сархад ошибся? Значит, никакого кольца не надо? Там, вдалеке – Тинтагел? И я сейчас…»

Сейчас. Сей же миг. Она уже ступает с воздуха на стену замка, бегом по ней – и вот муж заключает ее в объятья, она смеется и плачет от радости…

Первое, что я услышал, подходя к пещере, было имя Сархада. Я чуть не бросился назад: мне не хватало только, чтобы охотники Аннуина болтали про нас с Эссилт и ее, гм, кавалеров!

Я замер, дрожа от гнева: глупо ссориться с товарищами по дружине, но и терпеть сплетни я не…

…А сплетен не было. Ни слова ни об Эссилт, ни тем паче обо мне.

Они расспрашивали Лоарна. Судя по всему, он рассказывал о событиях тысячелетней давности. Я вслушался. Пару раз я уловил имя Нудда, Рианнон, но остальные были мне совершенно незнакомы.

Что слушать, что нет – никакой разницы.

Почему у меня такое чувство, будто ты вернулся, Сархад?

Ты никуда не пропадал: все эти века я знал, что ты заточен в замке Рианнон. Я даже знал, что ты можешь придти ко мне – если путь мастерства снова соединит нас.

Ты не приходил. Не искал встреч и я: не хотел видеть тебя – пленным.

Ты был и остаешься моим вождем. Мой Вледиг. В час твоей силы я с тобой, но я не оскорблю тебя тем, что увижу час твоей слабости.

Что изменилось, Сархад? Отчего у меня такое ощущение, будто ты стал свободен? Ведь твои ноги по-прежнему врастают в камень, в траву, в воду…

О тебе старались забыть, о тебе молчали долгие века – а сейчас вспомнили. Просят рассказать. То, что было когда-то для нас жестокой забавой, то, что стало потом преступлением в глазах всех, это сейчас – занятная повесть о древности. Я говорю, они слушают… бардов не одаривали таким вниманием!

Я не стану рассказывать, чем это кончилось. Я ни слова не скажу о том, как узнал о том, что ты – коварный, непобедимый, всегда удачливый – в плену! Я не расскажу о том, как впервые изведал страх. И как меня встретил Седой и сказал: «Ты познал страх – так ступай биться против него».

…Я и по сей день в долгу перед Седым. Никто из нас не ведает, от чего он спас меня, уведя с собой.

Друст вошел в пещеру. На него не обратили ни малейшего внимания. Охотники сидели вокруг Лоарна, Седой, полуприкрыв глаза, лежал у костра, искрящегося голубоватыми сполохами.

– А почему ты сейчас не попытаешься поговорить с ним? – спросил Гуистил, низкий, сморщенный круитни.

Лоарн неопределенно пожал плечами.

– Послушай, а действительно! – вскинулся Фейдауг. – Если Сархад сейчас сделал окно, через которое он может видеть всё в Аннуине, то это значит, что и его могут увидеть через это самое окно! Ну, попробуй!

– Зачем вам это нужно… – попытался отказаться сидхи, но неубедительно. Идея Фейдауга явно пришлась ему по душе.

– А ты через огонь, – подсказал Гваллгоэг, тоже сидхи.

Седой, до того притворявшийся спящим, поднял голову, оперся на локоть.

Лоарн сосредоточился, мысленно потянулся к огню и через пламя (серебристо-голубой огнь сменился раскаленно-белым) позвал:

– Сархад! Вледиг! Это я, Лоарн…

Гневный голос, идущий ниоткуда, отбросил Лоарна к стене:

– В чем дело, Лоарн?! Я работаю!

На миг всем померещилась кузня и Сархад у наковальни. Видение тотчас пропало, но еще нескоро пришли в себя охотники Аннуина, смело встречавшие страшнейший из ужасов и – словно смятые порывом урагана от ярости потревоженного Кователя.

– В этом стремительно меняющемся мире… – проговорил Лоарн, мечтательно глядя в никуда, – есть вечные вещи, не подвластные бегу времен. Например, гнев Сархада, если попытаться отвлечь его от работы.

Тот, кто хорошо знал Лоарна, видел, что сейчас сидхи невероятно, абсолютно, запредельно счастлив.

Араун смотрел на спящую Эссилт, на Поющих – и словно раздумывал, гневаться ли ему или пока не спешить с этим.

– Зачем? – спросил Король Аннуина.

Принц-Папоротник улыбнулся:

– Она так хотела вернуться к мужу. Она теперь с ним.

– У людей это не называется быть вместе, – покачал головой Араун.

Стоило Королю-Оленю лишь немного пошевелить головой, как его исполинские рога удесятеряли движение, производя жуткое впечатление.

Араун хорошо знал это.

Поющие замерли, и у дев-цветов впервые мелькнула мысль, что они, возможно, сделали всё не так чудесно, как им казалось.

Голос Принца-Папоротника был тверд:

– Но человек живет в мире своих мыслей. Видеть мир подлинным человек не способен. Представлять себя рядом с другим – значит, быть с ним. Разве не так?

– В своем сне она вечно будет с мужем, – подхватила Желтоцвет, – а ее тело не проснется. Мы завьем его цветами, пусть оно спит здесь вечно.

– Для нее ведь больше не будет печали, – добавила Лиловая, – ей не надо будет терзаться самой и терзать всех нас своим горем. Неужели это плохо?

– Вы не знаете людей, – отвечал Араун. – То, что вам кажется добром, человек счел бы великой бедой. Но… будь по-вашему. Я не стану разрушать ваши чары. Если для Эссилт ваша греза – лучший выход, то она не проснется. Если же вы ошиблись – то маленькая королева скоро освободится от колдовского сна.

Араун пристально посмотрел на них:

– И если это произойдет, то мой вам совет: ни-ког-да не показывайтесь ей на глаза.

Поющие недоуменно переглянулись, но спорить не стали.

Эссилт просыпалась медленно и тяжело. Очень болела голова, как всегда бывает, если проспишь до полудня. Тело затекло… ни рукой, ни ногой не пошевелить.

Заставив себя раскрыть глаза, королева с испугом поняла, что она действительно не может встать. И дело было отнюдь не долгом сне: всю ее оплетали желтые и фиолетовые цветы, словно покрывало – или прочная сеть. Эссилт рванулась, в слезах от обиды и гнева.