Человеческий облик приняла Арианрод. Ночным ветром стал Гвидион, лаская грудь ее, бедра, лоно…

– Отчего страшишься ты любви моей, сестра? – спрашивал он, тише вздоха шепча ей. – Отчего страшишься ты быть счастливой с тем, кто любит тебя лишь одну?

Не могла противиться его ласкам Арианрод, но меж стонами любви выдохнула:

– Никогда не родится твой сын, Гвидион!..

Слушая песню Рифмача, две ели подошли поближе. Раньше Эссилт испугалась бы этого, но сейчас даже не удивилась. Ну, ели. Ну, ходят. Обычное дело в Муррее.

Ель-мужчина был массивнее и кряжистее, его кора – грубее, а хвоя – темнее. Ель-леди оказалась стройной, ее хвоя ниспадала точь-в-точь как распущенные волосы, каждая прядь которых была затейливо украшена. Приглядевшись, Эссилт поняла, что это зеленеют молодые побеги, – словно искрящиеся подвески на концах волос.

– А дальше? – спросила Эссилт. – Что было дальше?

Рифмач покачал головой: эта песнь кончилась, а новую он мог начать лишь завтра.

Он поклонился королеве и ушел в лес. Туда, где ждала его Рианнон.

А вот и «завтра». Из лесу выходит Рифмач, неся за плечом арфу.

– Ты расскажешь мне о Гвидионе и Арианрод? – спрашивает Эссилт.

Рифмач ответил жестом, которого она не поняла, снял арфу и начал петь.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Дважды лишил Гвидион силы дядю своего, короля Мата. Отныне быть Мату лишь беспомощным стариком. Власть над Гвинеддом ныне у Гвидиона.

Двух невыношенных сыновей родила Арианрод. В море, в темные бездны скользнул один. Ввысь соколом взлетел другой.

Не желает мать признать детей своих. Ненавидит Арианрод брата своего Гвидиона, стократ ненавистнее он ей как отец сыновей ее.

Славно плавать в море Дилану, Сыну Волны. Незачем диву морскому знать имена отца и матери.

Тяжко летать оборотню в небесах. Тесен простор неба для человека, имени человеческого лишенного.

Исхитрился Гвидион: заставил Арианрод увидеть птицу-оборотня. «Светлый!» – воскликнула та, и стало имя ему Ллеу.

Впервые за долгие века был смех Гвидиона не злобным, но радостным:

– Ты дала имя сыну своему, Арианрод!

Гневом отвечала та:

– Ни от кого, кроме меня, не принять ему оружия! А я никогда не дам его сыну Гвидиона!

Смеялся брат и муж ее:

– Пугала ты меня: не родятся сыновья наши. Пугала ты меня: не дашь ты имя. Так испугайся ныне сама: несметное войско осаждает твою крепость!

…И поспешила Арианрод дать оружие бойцам.

Так принял Ллеу Лау Гифс меч и доспех от матери. А морок, насланный Гвидионом, рассеялся, и поняла Арианрод, что снова обманул ее брат и муж.

Эссилт проснулась рано и привычно взялась за шитье, еще прежде, чем истома сна оставила ее. Ведь для вышивки не нужны ясный разум и бодрое тело.

День обещал быть солнечным, теплым, малыши-фэйри порхали над цветами, устраивали в воздухе то ли шумные танцы, то ли сложные игры; несколько, усевшись на широких листьях, играли на флейтах.

Королеве было радостно от этой возни, и она подумывала, а не вышить ли ей на ковре и хоровод крылатых шалунов.

Вдруг фэйри как ветром сдуло.

Рифмач? Нет, с чего бы им бояться его? Да и не приходит певец так рано.

Эссилт огляделась, ища угрозу, – и невольно почтительно поднялась.

На краю поляны стоял Араун.

Он кивнул ей – милостиво? приветливо? – и не спеша подошел. Травы клонились перед ним, деревья зашумели как-то иначе, слаженнее, словно приветствуя Хозяина.

– Сядь, маленькая Эссилт, – улыбнулся он. – Я не хочу мешать твоей работе.

– Ш-што тебе угодно, Владыка? – она робела перед Королем.

Он рассмеялся – негромко, не разжимая губ:

– Вообрази самое невероятное: Араун пришел просто поболтать. Ответить на вопросы, которых у тебя слишком много, а?

Он чуть наклонил голову, и Эссилт вздрогнула от движения его огромных рогов.

– Ты боишься? – приподнял бровь Король.

– Н-нет… просто… твои рога – они шире, чем у лося, и больше, чем у оленя…

– Это наследство от моего отца.

– Отца?

– Когда он пришел сюда, иных оленей и не было. Рога нынешних сохатых тогда сгодились бы лишь молодняку.

– У тебя был отец?

– А что тебя так удивляет?

– Я думала: ты вечен…

Он снова рассмеялся сомкнутыми губами, закидывая рогатую голову назад.

– Ты удивишься еще больше: моя мать была из людей.

– Как?!

– Что ж, слушай.

Вы, люди, тогда не умели отмерять время, и я не знаю, как давно это было.

Тогда не было этого острова… то есть земля была – но частью огромной суши. Вода не отделяла ее от бескрайних земель, тех, что сейчас за проливом.

Земли были едины… ни Прайдена, ни Эрина. Ни Аннуина.

Единая твердь – и более того: единый мир. Не было границы между нашим миром и миром людей. Они переплетались, как нити в полотне. Люди видели нас так ясно, как ты сейчас видишь меня, а мы… то есть те Древние, кто был тогда, приходили к ним так легко, как я пришел к тебе. В их мир, в мир людей.

Впрочем, границ тогда не было.

И меня тогда не было.

Тогда здесь властвовал мой отец. На всей огромной земле. Его называют Рогатым Королем… мои рога – жалкие отростки перед его короной. Он прискакал сюда по суше – и избрал одну из мудрых человеческих женщин. Да, я забыл тебе рассказать: в Прайден пришли люди. Они бежали… я не знаю, от кого. Их потомков вы называете круитни. Круитни сохранили многое из той, древней, мудрости.

Такой была и моя мать. Я ее почти не помню. Низкорослая смуглая женщина, красиво разрисованная вайдой.

Я родился с рогами. Меня вырастили в святилище, а потом… Потом сменилось время.

Как младенцу перерезают пуповину, так перервалась суша, связывавшая Прайден с большой землей. Мой отец – там, за водами. Нам никогда не встретиться.

И так же прервалась связь между миром людей и Аннуином. Именно тогда Аннуин и возник.

Когда большинство людей перестало видеть нас.

Что еще, маленькая Эссилт?

Риэнис? Седой? Нет, они старше меня. Гораздо старше. У них нет ни отца, ни матери, ни народа. Они были вместе, когда я еще и на свет не появился.

Ты спрашиваешь, почему Риэнис стала моей женой? Это проще понять, чем найти слова для этого. Она – земля Прайдена, я – Аннуин; мы одно, как едины Прайден и Аннуин.