– Вот так-то, друг любезный, – вполголоса сказалседой полковник с черной шелковой повязкой на глазу ротмистру, чей тоскливыйвзыскующий взгляд выдавал тщательно скрываемое мучительное похмелье, – воттак-то. Главное в нашей жизни – связи, как раньше было, так и сейчас осталось.Попал этот подполковник в зятья к Кутепову – и все, карьера ему обеспечена. Амы с вами обречены ожидать в этой приемной второго пришествия. Да вы, друглюбезный, меня вовсе и не слушаете?

Ротмистр действительно его не слушал, он смотрел вследофицерам, удалившимся в кабинет Главнокомандующего. На лице его муки похмельясменились выражением крайней заинтересованности, озадаченности и некоей смутнойнадежды. Такое выражение бывает на лице нищего бродяги, который находит в грязина дороге кошелек и, еще не успев открыть его и ознакомиться с содержимым, посамой упоительной толщине находки делает вывод, что содержимое егонебезынтересно. Он еще не может вполне поверить, что Провидение решило одаритьего своими милостями, но надежда уже начала согревать его заблудшую душу…

Ротмистр Хренов вышел на улицу. Конечно, к Врангелю емупопасть и сегодня не удалось. Но он от этого не слишком огорчился: нынче питалиего другие, более реальные надежды. Ротмистр настроился на долгое ожидание и отнечего делать разглядывал богатые витрины с выставленной в них дорогой турецкойдрянью – клетчатые модные сюртуки, узкие штаны… Хренова такие вещи малоинтересовали.

Холодно было на улице. В Константинополе, говорят, всегдажара. Врут! Зимой и здесь холодно. Не так, как у нас, снегу не дождешься, ноесли стоишь на улице без дела, то холодно. И выпить хочется.

Сухой холодный ветер крутил по тротуару клубки пыли, обрывкистарых газет на сорока языках. Проходили иногда хорошенькие барышни, наротмистра и не глядели – что он им, душа поношенная?

И вдруг в дверях показался тот самый человек.

Хренов встрепенулся. Пошел навстречу, но особенно вида непоказывает, цену себе знает. А человек-то этот сам по сторонам оглядывается,воровато так… Значит, ротмистр не обознался и тот сам его ищет, понимает, сталобыть… И вышел нарочно один, чтобы не помешал никто.

Ротмистр поравнялся с этим господином, руку к фуражкеприложил и говорит так, как бы между прочим, для начала разговора:

– Неплохая сегодня как будто погода…

– Дрянь погода, – тот отвечает, – причем тутпогода? Вы меня тут для погоды караулите?

– Нет, собственно, – ротмистр обиделся, но неочень, – я вас тут не поджидал…

Так, прогуливался, как свободный человек, витриныразглядывал, но раз уж мы с вами встретились, можно и поговорить…

– И о чем же мне с вами, свободный человек,разговаривать?

– Да уж вы, наверное, знаете, вы человек образованный,а мы – люди темные… И расходов много в последнее время. Жизнь здесь такаядорогая – это просто ужас какой-то. Понятное дело – турки эти, мусульмане же,им до христиан дела нету…

После посещения турецкой бани Борис уснул на узком диванчикев Вариной комнате как убитый. Сестра рано утром ушла в госпиталь, поручив егозаботам хозяйки. Старуха уразумела наконец, что молодой офицер – это роднойбрат ее постоялицы, а вовсе не полюбовник, а может, Борис ей простопонравился, – многим женщинам, независимо от возраста и национальностинравились прямой взгляд его серых глаз и открытая улыбка, – так или иначе,Баба Яга сегодня утром была с ним достаточно любезна и накормила особеннойтурецкой простоквашей с горячими лепешками. Борис побрился и причесался передкрошечным Вариным зеркальцем, а затем отправился в госпиталь.

Алымов выглядел сегодня значительно лучше. Он полусидел накровати, держал стоящую рядом Варю за руку и глядел на нее влюбленными глазами.Они были настолько заняты друг другом, что Борис счел для себя возможным уйти,не преминув все же ехидно заметить, что у всех влюбленных удивительно глупыйвид. Они даже не заметили его ухода.

– Как вам нравится Константинополь? – спросилАркадий Петрович Горецкий.

Они сидели в небольшом, но уютном ресторане на Пери, которыйдержал веселый толстый итальянец по имени Луиджи.

– Очень не нравится, – вздохнул Борис. –Кругом шум, грязь, крики, мальчишки чумазые под ноги бросаются…

– Это вы по Галате обо всем городе судите, –рассмеялся Горецкий. – А в Пери вон – богато и шикарно. Красивый город…

– Мне на красоту смотреть некогда, – ворчливоответил Борис, – и денег нет, чтобы по Пери гулять.

– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вы гдеустроились?

– Стыдно сказать, у сестры, – вздохнулБорис. – Ей и одной-то там тесно. Но в гостиницах такая грязь – в дешевых,конечно. Одни, прошу прощения, клопы и другие домашние животные…

– Я тоже в гостинице не живу, – согласилсяГорецкий. – Хоть и могу себе позволить дорогой отель.

– Помню ваши привычки, – усмехнулся Борис. –Быть как можно тише и незаметнее… Как это вы в ресторане со мной встречаетесь.

– А вы заметили, что ресторан этот наши с вамисоотечественники отчего-то не посещают? – живо откликнулся АркадийПетрович. – Надо сказать, Луиджи от этого только выигрывает – ему не нужнодержать двух здоровенных вышибал, которые выносили бы поздно ночью пьяныхрусских офицеров на улицу и укладывали подальше от дверей, чтобы те не могливернуться. Так вот, в гостинице я не живу потому, что на свете нет иной страны,где бы любопытство и подозрительность не возникали бы так быстро, как в Турции.Тем более сейчас, когда город кишит русскими эмигрантами всех мастей, а такжеангличанами, французами и так далее. Я снял дом у зажиточного турка, это здесьв Пери, на улице Вестринжер, – ох, уже эти турецкие названия! Хозяин –милейший человек, Джалал-эфенди – чистокровный осман. Он полон чувствасобственного достоинства, такой спокойный опрятный джентльмен. К жизни онотносится философски и к тому же очень нелюбопытен.

– Сами себе противоречите, – хмуро заметилБорис. – То утверждали, что турки страшно любопытны, а хозяин вашоказывается совершенно этим пороком не грешит.

– Вы, как человек недавно приехавший, путаете турок совсей массой международного сброда – да простят мне мои соотечественники, я нетолько их имею в виду! – со всем конгломератом причудливыхнациональностей, которыми наводнен Констатинополь. Улицы, где обитают подлинныеосманы, отличаются чистотой и удобством. Остальная часть города, как вы успелизаметить, невыносимо грязна. Исключение составляют кварталы, где обитают белые– англичане, французы… С чисто восточной терпимостью турки предоставляюткаждому идти своей дорогой…

Борис вспомнил, как в девятнадцатом году заходил в Батуме вмаленькие булочные, хозяева которых были сплошь опрятные вежливые турки,вспомнил царившую в помещениях чистоту и согласился с Горецким.

– Итак, Борис Андреевич, – Горецкий отложил вилкуи посмотрел Борису в глаза, – я никогда не скрывал, что вы мне симпатичны.К тому же вы достаточно умны, – в этом месте Аркадий Петрович сделалнеуловимое движение бровями, которое означало, что он польстил своемусобеседнику, но так нужно для дела, – а также молоды, интересны и имеетеуспех у женщин.