Вокруг с каждой секундой становилось все оживленнее, а вместе с этим росло и мое смятение. В нашей ложе стало еще многолюднее, бинокли переходили из рук в руки, и все с жаром обсуждали не только turf, paddock и jockeys[72], но и вторжение немцев в Югославию, жуткие бомбардировки Лондона и последнюю речь Черчилля по радио. И именно в тот момент я увидела его. Он тоже меня увидел, и я почувствовала, что мне не хватает воздуха. Это был капитан Алан Хиллгарт собственной персоной, вошедший в ложу под руку с элегантной белокурой женщиной — вероятно, женой. Он задержал на мне взгляд всего на долю секунды и, прогнав скользнувшую по лицу тень беспокойства, замеченную лишь мной, быстро перевел глаза на немецкую ложу, продолжавшую наполняться зрителями.

Я поднялась, стараясь не глядеть на него, уверенная, что это конец и нет уже никакой возможности выбраться из мышеловки. Кто бы мог подумать, что моя работа на британскую разведку закончится так бесславно: меня вот-вот могли рассекретить у всех на виду, на глазах моих клиенток, куратора и собственного отца. Я стиснула пальцами перила, мечтая, чтобы этого момента никогда не было в моей жизни — чтобы я не покидала Марокко и не принимала этого безумного предложения, сделавшего меня никчемным и бестолковым агентом. Раздался выстрел стартового пистолета, давший сигнал к началу первого заезда: лошади понеслись бешеным галопом, и воздух прорезали возбужденные крики публики. Я неотрывно следила взглядом за лошадьми, но мои мысли в этот момент были совсем не о них. Я чувствовала, что немки, должно быть, уже заполняют соседнюю ложу, а Хиллгарт лихорадочно пытается придумать, как предотвратить надвигавшуюся катастрофу. И вдруг, словно мгновенная вспышка, ко мне пришло неожиданное решение. Я увидела двух санитаров Красного Креста, лениво стоявших у стены. Если я не могла выйти из этой опасной для меня ложи, кто-то должен был вынести меня отсюда.

Приступ можно было бы объяснить волнением, усталостью, накопившейся за последние несколько месяцев, или же напряжением. Однако все это было ни при чем, и единственным, что заставило меня разыграть неожиданный спектакль, являлся инстинкт самосохранения. Я выбрала наиболее подходящее место — правую сторону ложи, находившуюся дальше всего от немцев, — и выждала удобный момент, наступивший через несколько секунд после окончания первого заезда, когда повсюду поднялся гвалт, в котором радостные возгласы смешивались с не менее громкими криками досады. В этот момент я и повалилась на пол, специально повернув голову так, чтобы волосы закрыли лицо и ничьи любопытные глаза не сумели его разглядеть между обступившими меня фигурами. Я лежала неподвижно, смежив веки, но слышала все, что говорили вокруг. «Это обморок, обмахивайте ее, Гонсало, скорее… потрогайте пульс… воды… обмахивайте сильнее… скорее… скорее, сейчас они придут…»

Звучали еще какие-то слова на английском, мне непонятные. Санитары явились всего через пару минут, переложили меня на носилки, накрыли одеялом до подбородка, и — раз, два, взяли — я почувствовала, что меня подняли с пола.

— Я пойду с вами, — услышала я голос Хиллгарта. — Если понадобится, мы вызовем врача из посольства.

— Спасибо, Алан, — ответил отец. — Не думаю, что это что-то серьезное — скорее всего обычный обморок. Пойдемте сейчас в медпункт, а там будет видно.

Санитары торопливо понесли меня по коридору к выходу, и за ними направились отец, Алан Хиллгарт и двое англичан — вероятно, помощники атташе. Когда меня укладывали на носилки, я снова постаралась прикрыть волосами лицо, но прежде чем меня вынесли из ложи, почувствовала, как твердая рука Хиллгарта натянула одеяло почти до самого лба. Так что я больше ничего не видела, зато слышала все, за сим последовавшее.

В начале коридора мы ни с кем не столкнулись, но где-то в середине произошло то, чего я больше всего боялась: до моего слуха донеслись шаги и мужские голоса, говорившие по-немецки: «Schnell, schnell, die haben bereits begonnen!»[73]Они почти бежали по коридору в противоположном направлении, то есть навстречу нам. По твердости их шага я заключила, что это военные и, судя по уверенности голосов, офицеры. Я опасалась, что у них могут возникнуть подозрения при виде британского военно-морского атташе, сопровождающего санитаров с носилками, на которых лежал какой-то человек, накрытый с головой одеялом. Однако они даже не остановились и, ограничившись холодными приветствиями, поспешили дальше, желая как можно скорее попасть в свою ложу. Через несколько секунд в коридоре послышался стук каблуков и женские голоса. Это были немки, тоже шагавшие уверенно и победоносно, и, стушевавшись перед этой надменной лавиной, санитары остановились, пропуская их. Они прошли мимо нас совсем близко, и я затаила дыхание, чувствуя, как колотится сердце. Потом, к моему облегчению, их шаги начали удаляться. Я не узнала конкретных голосов и не могла точно сказать, сколько их было: во всяком случае, мне показалось, не меньше полудюжины. Шесть или семь немок, а то и больше; возможно, среди них были мои клиентки, выбиравшие в моем ателье самые дорогие ткани и расплачивавшиеся со мной не только деньгами, но и свежими новостями.

Я сделала вид, будто прихожу в сознание, и через несколько минут, когда все звуки и голоса наконец стихли, решила, что уже в безопасности. Я произнесла несколько слов, чтобы всех успокоить. Когда мы добрались до медицинского пункта, Хиллгарт отпустил своих помощников, отдав им несколько коротких приказаний по-английски, а Гонсало отблагодарил санитаров щедрыми чаевыми и пачкой сигарет.

— Спасибо, Алан, дальше я сам, — сказал отец, когда мы остались втроем. Он пощупал мой пульс и убедился, что я более или менее пришла в себя. — Не думаю, что стоит обращаться к врачу. Лучше я подгоню сюда машину и отвезу ее домой.

Я заметила, что Хиллгарт на мгновение заколебался.

— Хорошо, — сказал он. — Я побуду с ней до твоего возвращения.

Я не шевелилась, пока отец не исчез из виду, чтобы не удивлять его своим странным поведением. Только тогда набралась храбрости и, поднявшись на ноги, взглянула на Хиллгарта.

— С вами все в порядке, не так ли? — спросил он, сурово сверля меня взглядом.

Я могла бы сказать, что все еще чувствую слабость и головокружение, притвориться, будто не совсем пришла в себя после внезапного обморока. Однако знала, что капитан не поверит. И у него были для этого все основания.

— Все в полном порядке, — ответила я.

— Он что-то знает? — осведомился Хиллгарт, имея в виду моего отца и его информированность о моем сотрудничестве с британцами.

— Абсолютно ничего.

— И впредь не должен, учтите. Когда будете выезжать отсюда, постарайтесь, чтобы вас не увидели, — начал инструктировать он. — Прилягте на заднем сиденье и не поднимайте голову. Возле дома убедитесь, что за вами никто не следит.

— Хорошо, не беспокойтесь. Что-нибудь еще?

— Встретимся завтра. Там же, в то же время.