На некоторое время Мустафа Кемаль занят укреплением собственной власти и сопротивлением тем, кто пытается ее умерить. Он вынужден управляться с павлиньей гордостью собственных чиновников, вечно соперничающих из-за престижа и первенства.

Союзники предлагают мирный договор, который Греция принимает, хотя его условия предпочтительнее для турок. Кемаль, однако, тянет с подписанием, ибо понимает, что выигрывает войну. Генерал Папулас отправлен в отставку и заменен генералом Хаджианестисом, которого многие считают сумасшедшим, поскольку иногда ему кажется, что ноги у него из стекла или сахара. Хаджианестис рвется к успеху и даже не возводит вторую линию обороны позади войск, растянувшихся единой цепью по немыслимо длинному фронту в четыреста миль. Генерал располагает свой штаб на корабле, бросившем якорь в гавани Смирны — как можно дальше от фронта и как можно ближе к Греции — и направляет многочисленные войска во Фракию. По новому плану греки хотят захватить Фракию и Стамбул, полагая, что тем самым закончат войну.

Узнав об этом, Британия и Франция извещают Афины, что будут противодействовать любым подобным планам силой оружия. Английские и французские войска концентрируются на границах, британская флотилия выходит в море.

Кемаль с Исметом понимают, что невозможно атаковать греков по всему фронту, протяженностью четыреста миль, и стягивают силы для удара в одном месте — Афьонском выступе. Приготовления идут в полной секретности, в основном ночью.

Поначалу наступление развивается медленно. Один героический, но печальной судьбы командир обещает Кемалю за полчаса взять гору Чигилтепе. Вскоре Мустафа получает предсмертную записку полковника Решата: «Я решил покончить с жизнью, потому что не смог сдержать слова». Этот полковник — давний товарищ Кемаля с Великой войны.

На второй день турки прорываются, их кавалерия возникает в тылу греческих позиций. 1-й греческий корпус в спешке отступает, бросая обоз. Все коммуникации прерваны, а генерал Хаджианестис отдает приказ о контратаке, который с таким же успехом можно было адресовать в космос.

Кемаль рискует послать войска вдогонку бегущим грекам, хотя повсюду целехонькие греческие формирования. Атака проходит успешно, 1-й и 2-й греческие корпусы полностью разгромлены. На севере 3-й корпус, до сих пор не участвовавший в боях, уязвим теперь с юга и готовится отступить на остров Мармара. Кемаль отдает знаменитый приказ: «Солдаты! Ваша цель — Средиземноморье. Вперед!»

Турки берут тысячи пленных, подкарауливая в засадах войска, которые спускаются с горы Мурат. Мустафе Кемалю выпадает восхитительно ироническая задача известить пленного генерала Трикуписа: только что получено сообщение о назначении того командующим всем греческим фронтом.

При отступлении греки все крушат и опустошают без смысла и жалости. Их войска обходят стороной Смирну, оставляя ее беззащитной перед турецкой армией, которая, наступая через разорение, с каждым шагом все больше изумляется и приходит в ярость. Солдаты входит в город под предводительством Нуреттин-паши — бывшего губернатора Смирны и победителя курдов. Мустафа Кемаль издал постановление: к гражданскому населению относиться с уважением, любой, кто нарушит предписание, будет повешен, но паша строптив, не любит Кемаля, завидует и перечит ему, когда только можно. У него заслуженная репутация безжалостного зверя.

Маленькая насмешка истории: в одном столетии греки сражаются за независимость против турок, а в следующем — турки сражаются за независимость против греков. В финальной битве последней войны греки потеряли 70 000 человек, а турки — 13 000.

В Смирне разражается заключительная катастрофа войны. Настало время для христиан стать зеркалом мусульманских несчастий. Насмотревшись на то, что греческие войска сотворили с Анатолией, турки настроены поквитаться.

Нуреттин-паша требует к себе архиепископа Хрисостомоса — смутьяна-церковника, который и лишил его должности губернатора Смирны в 1919 году. Он отдает архиепископа в руки турецкой черни, которая беспощадно калечит священника, пока одна сердобольная душа выстрелом не кладет конец его мучениям. Поблизости французский патруль, но он не вмешивается.

Поджигают армянский квартал и вскоре полностью уничтожают европейский и греческий районы. Турки кивают на греков — мол, это сделали они, чтоб нам не досталось. Греки ведь все сжигали при отступлении. Однако греческая армия ушла днями раньше. Одни говорят, подожгли армяне, чтобы туркам не досталось. Другие объясняют пожар тем, что в домах засели армянские снайперы, а выкуривать их огнем — обычная армейская практика. Поджог, считают третьи, — дело рук турецких солдат, дабы сокрыть то, что они сотворили с гражданскими армянами, чьи выпотрошенные после надругательства тела лежали в домах, и дабы армяне уж точно навсегда отсюда убрались. Одни винят Мустафу Кемаля, другие — Нуреттин-пашу, подстрекателя и демагога. Кто-то винит турецкую армию, кто-то — неуправляемых боевиков, явившихся поживиться нашармачка. Другими словами, каждый винит кого-то другого и презирает его за то, что произошло с красивейшим, счастливейшим и самым процветающим портом Леванта. В конечном счете, истинная вина лежит на Венизелосе и союзниках, в особенности на Дэвиде Ллойд Джордже.

В гавани команды военных кораблей союзников смотрят на город, что превращается в пекло, и толпы отчаявшихся христиан на причалах. Суда здесь для эвакуации соотечественников, но не для помощи местным жителям. Вначале турецкие и союзнические патрульные катера не дают христианам сесть на корабли, но потом капитаны и команды, не стерпев подобной жестокости, пускают их на борт. В результате они спасают около 200 ООО человек, но многие так и не простили им долгого выжидания.

Помощь слишком запоздала для выброшенного за борт, застреленного и покоящегося под маслянистой водой Георгио П. Теодору, купца и торговца всякой всячиной, завсегдатая борделя Розы, создателя и дарителя прекрасного павильона в неоклассическом стиле в городе Эскибахче.

Да, это снова я, Георгио П. Теодору, к вашим услугам, купец и филантроп. Может, вы запамятовали: это я возвел насосную станцию на въезде в Эскибахче и я же угостил вас несколько пространным описанием города, а также пересказал события, сопутствовавшие унижению Леонида-учителя, когда на него водрузили вьючное седло. Интересно, что сталось с Леонидом, жив ли он вообще? Он определенно получил то, за что ратовал, и наверняка скакал от радости, когда объявились Старые Греки. Правда, вряд ли он радовался бы теперь, когда Старые Греки свалили, оставив нас по горло в пресловутом дерьме перед мстительными турками, вышибающими наши двери.

Вы застали меня врасплох, друзья мои, и ход моих мыслей может показаться немного бессвязным, но если вы сочтете мою речь слегка невнятной и заметите, что нить моих рассуждений уплывает в сторону, вы, конечно же, простите меня, ибо в сей самый момент я медленно погружаюсь сквозь маслянистые воды на дно гавани прекраснейшего города, каким была Смирна. Я, так сказать, по горло в пресловутом дерьме, только в самом метафорическом смысле, ибо в действительности с головой пребываю в морской воде.