Я начинаю думать, что самый большой разъебай — британский премьер-министр, досточтимый чурбан Дэвид Ллойд Джордж, потакавший Старым Грекам и благовидному Венизелосу. Я ведь писал Ллойд Джорджу. Только не стал обращаться «Уважаемый пиздобол», а надо бы. Я написал «Досточтимый сэр» и объяснил, что данный район не может быть самостоятельным, поскольку здесь, несмотря на красоты, нет плодородной земли, и все товары поступают из глубины страны, а греческая оккупация нас от нее отрежет. В довершение всего, греческие солдаты, четники и башибузуки бесчинствуют в сельских районах, а сверх того расплодились армянские, черкесские и турецкие банды, и в конечном счете крестьяне не могут обрабатывать свою землю. Я рассказал в письме, что город разрушен и разграблен, торговли больше нет, рю-Франк практически закрылась, и лично я намереваюсь перевести свои деньги в Александрию. Ответа я не получил. Письмо написал по-французски. Интересно, на каком языке говорят умершие?

Чуть не забыл короля Константина, который сошел на берег там, где высаживались крестоносцы, а не в порту, как полагается благоразумному и почтенному монарху. И едва не запамятовал верховного главнокомандующего генерала Хаджианестиса (по слухам ненормального), искренне убежденного, что сегодня его ноги сделаны из сахара, а завтра — из стекла. Поэтому он не вставал, когда кто-нибудь входил в комнату — вдруг сломаются. Однажды после сытного обеда мы шли с ним по коридору, и я подумывал отправиться к Розе, но тут генерал меня перепугал. Увидев себя мельком в зеркале, он вытянулся по струнке и дрожащей от уставного восторга рукой отдал честь своему отражению. Отсалютовав, он бросил, как само собой разумеющееся: «Главнокомандующего всегда следует приветствовать». Я слыхал, раз он посадил себя на гауптвахту за то, что прошел по газону. Псих или балда? Кто знает. Назначивший его на должность был и тем, и другим.

Прошу заметить: я не помещаю среди лидеров в своем пантеоне дураков нашего дорогого верховного комиссара господина Стергиадиса. Его первой и самой большой глупостью было согласиться на должность. Сидел бы себе в Эпире.

Знаете, что мне нравилось в Стергиадисе? Он был вздорен и совершенно беспристрастно культивировал благородное искусство вызывать к себе отвращение у любого. Он никогда не ходил на вечеринки знати и сам не устраивал приемов для аристократов. Это их больше всего и злило. После рабочего дня он, как все, просто шел домой. Меня это не особо волновало, поскольку я предпочитал отправиться к Розе, а не трепаться с разными шишками.

Еще Стергиадис не брал взяток, что весьма раздражало. Пожалуй, это единственное, чем он мне досаждал.

— Как же мне тогда вести дела? — спросил я и, должен сказать, неподдельно озадачился, когда он, взглянув на меня, как на сумасшедшего, ответил:

— Господин Теодору, вам следует воспользоваться надлежащими каналами.

— Надлежащими каналами? — переспросил я. — Какими надлежащими каналами? У нас тут никогда не было надлежащих каналов. Я не распознаю надлежащий канал, если он вдруг заговорит со мной на улице. Я не узнаю надлежащий канал, если он представится и вручит свою визитку!

Стергиадис пожал плечами.

— Искренне надеюсь, что за время моего пребывания в должности верховного комиссара вы лучше познакомитесь с надлежащими каналами.

Всех также злила безупречная порядочность Стергиадиса с турками, отчего греки считали его антигреком. Они находили возмутительным, что он натравливает полицию, когда их застают за невинными и благородными зверствами над турками. Люди полагали, что в этом проявляется прискорбное отсутствие эллинских идеалов, поскольку их истинным желанием было вышвырнуть всех турок вон. Если быть честным, в 1914 году турки сами пытались вышвырнуть нас всех, и бог знает сколько тысяч греков-райя безвозвратно выперли в глубь страны. Наверное, с полмиллиона. Только поймите меня правильно, я вовсе не думаю, что Старые Греки хуже турок, но меня раздражает, что сами греки считают себя гораздо лучше, когда в действительности они точно такие же. Господь сделал эту пару Каином и Авелем; кому подвернется преимущество, на время становится Каином, а неудачник, получивший роль Авеля, цепляется за возможность стенать о варварстве другого. Если мне доведется повстречать Бога лично, я весьма настоятельно порекомендую, чтобы он беспристрастно упразднил обе веры, и тогда они станут друзьями навеки.

Как-то раз я пришел к Стергиадису пожаловаться, что убит мой турецкий клиент, задолжавший мне крупную сумму. К тому времени мы почти подружились, и Стергиадис кое в чем мне поверился: мол, союзники сильно задергались и считают, что допустили ужасную ошибку. Английский генерал Милн установил границы оккупации, но, естественно, никто их не соблюдал. Потом на англичан со всех сторон посыпались рапорты о выходках греческих войск и четников, и тогда британцы надавили на премьер-министра Венизелоса, а тот надавил на Стергиадиса, который попытался надавить на военных, но без толку. Войска были бесконтрольны, и высшее командование чаще всего даже не знало, чем занимаются солдаты. Стергиадиса это бесило, и он с весьма угрюмым видом сказал:

— Как грустно, господин Теодору, что мне приходится выслушивать стольких людей, болтающих о нашей цивилизованной миссии. — Ничего более не добавив, он замолчал.

Я же с первого дня знал, что вся затея потерпит фиаско. Когда высаживались гвардейцы, я, как и все, пришел в гавань и даже маленько покричал, размахивая греческим флагом. Событие, конечно, ненадолго взбудоражило. Затем какой-то идиот пальнул, солдаты открыли огонь по турецким казармам, и с этой секунды все полетело кувырком. Возбуждение хорошо лишь в определенных пределах, скажу я вам, а здесь случился небольшой перебор. Я вот предпочитаю более невинный оживляж в бардаке. В первый день убили, кажется, сотни три турок, но что еще хуже — сброд райя начал грабить турецкие магазины, топтать фески, срывать покрывала и безмозгло творить обычные ужасы и скотство. Появился Стергиадис и, слава богу, восстановил порядок. Однако солдаты и чернь не закончили шабаш самопоздравления и устраивали идиотские шествия с флагами, неизменными портретами Венизелоса и глупейшими патриотическими песенками. Одна такая засела в мозгах именно сейчас, когда я утопаю, и раздражает сверх всякой меры, ибо умирающему менее всего желательна идиотская песенка, которая бесконечно крутится в башке, как бред сумасшедшего. Век бы ее не слышать. Вот же привязалась, дрянь.

Фустанелла[110]нынче в моде,

Феску прячь скорей в комоде!

Пустим туркам мы кровя!

Наши земли и моря!

Мы турецких всех пашей

Выгоним отсель взашей!

Все мечети разнесем,

Крест над Смирной вознесем!

Знаете, что больше всего меня злит в этой песенке? Строчка про феску в комоде. Увидев компанию разнузданных гвардейцев, которые вышагивали по рю-Франк и горланили эту самую песенку, я подумал: «А у самих-то что на голове? Дамы и господа, головной убор гвардейцев — не что иное, как феска». Естественно, в результате всего этого ликования и намеренно публичного крестоносного империализма каждый уважающий себя турок спрятал деньги и, прихватив из шкафа ружье, скрылся. Кто-то посеял ветер, а нам тут всем приходится пожинать жестокую бурю.