Партии, рожденные «Демократической Россией», набрали в сумме около 40 % голосов. Но, разбросав их, уступили лидерство империалистам. Хуже того, они и в Думе не смогли сформировать устойчивую коалицию, хотя и обладали 132 местами из 320 определившихся (остальные — независимые).

Третье место КПРФ — большой успех, учитывая, казалось бы, недобрую славу событий августа 1991 года (ГКЧП) и сентября-октября 1993-го, так или иначе связанных с партией коммунистов. Но коммунисты приватизировали историческую память двух поколений о «прекрасной и героической молодости» и бонус 72 лет подавления политических конкурентов. Подтвердив, таким образом, мой тезис, что участие коммунистических партий в российских выборах еще лет пятьдесят будет искажать их результаты.

11 % (четвертое место) набрала своеобразная «Партия гнева» — люди, проголосовавшие «Против всех» или испортившие бюлллетени. Добавив 16-процентую «премию ЛДПР» получим масштаб протестного голосования — много больше, чем за любую партию.

Поражение «третьей силы», на роль которой претендовали руководители крупных предприятий и регионов повлекло исчезновение мифа об их влиянии на работников и земляков.

Поражения демократов и победа национал-реваншистов и левых вызвали на Западе резкий рост настороженности относительно перспектив России. Возникли самые серьезные и вскоре оправдавшиеся сомнения в способности Ельцина контролировать ситуацию, в готовности России двигаться по пути демократического развития. Это одно из самых серьезных последствий. Оно способствовало решению о принятии в НАТО стран Восточной Европы и Прибалтики.

Другой итог — Конституция оказалась «не совсем» принята. Да, явка превысила 50 %, да, проект поддержали более половины проголосовавших, но основания для оспаривания легитимности принятия Основного закона по таким результатам (немногим более 30 % от общего числа избирателей — «за») были и остаются. Другое дело, что все, кто попал во власть, позволяя себе иногда говорить, что Конституция вовсе и не принята, продолжали и продолжают с удовольствием пользоваться представленными ей возможностями.

Для меня конституционный процесс закончился звонком Филатова:

— Жень, ты какой юридический вуз оканчивал?

— Никакой. Я учился в Московском горном институте.

— Жалко, а то мы всем участникам рабочей группы даем «Заслуженного юриста».

Ну вот, без значка остался. А счастье было так близко…

«Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась».

В нашем поколении всем приходилось зазубривать это ликующее объявление Ленина 25 октября 1917 года. Содержательно это было, конечно, вранье — импортированная революция не была ни рабочей, ни крестьянской, а большевистской. И через короткое время и заводы были не у рабочих, и земля не у крестьян — все захапала большевистская номенклатура. В том числе рабочих и крестьян — в качестве бесправной и бесплатной рабочей силы. Но и по форме с этим утверждением можно дискутировать: 25 октября произошел только вооруженный захват Зимнего дворца и Временного правительства. А сама революция растянулась на несколько месяцев до того и на несколько лет после, до установления личной диктатуры Сталина (не случайно, что только тогда понятие «октябрьская революция» окончательно вытеснило «октябрьский переворот») и ликвидации всех несогласных среди победителей.

С какой даты отсчитывать нашу революцию? С возникновения ли массового антикоммунистического движения зимой 1988-89 гг.? С победы ли на выборах 90-го? С Декларации о государственном суверенитете России? С выборов Ельцина президентом? С победы над августовским путчем, когда были захвачены руководство ГКЧП и «коммунистический Зимний дворец» — здания ЦК КПСС на Старой площади?

Спорить можно долго. Но очевидно, что завершилась наша революция под грохот 125-миллиметровых танковых орудий 4 октября 1993 года, когда последние победители из «президентской партии» расправились с предпоследними из «партии советской». Такова судьба всех революций: они начинаются объединением и восстанием всех против деспотичного режима, а завершаются, когда последний из победителей побеждает предпоследнего или когда среди победителей наступает некое общественное согласие о принципах дальнейшего сосуществования.

12 декабря 1993 года начался послереволюционный период — была принята демократическая Конституция, а большинство голосов на выборах в Госдуму собрали партии, отрицающие идеалы демократии.

Руководить страной после революции предстояло парламенту, укомплектованному в значительной мере врагами революции, и президенту, допустившему это.

В таких условиях быстро проявилась скрепляющая роль Конституции. Кто наблюдал президента в то время, видел, как ухудшается его состояние. Ельцин конца 94-го и тем более 95–96 годов был заметно слабее Ельцина 93 года. Но конституционная реформа, вовремя им проведенная и доведенная до конца, стала столь мощным стабилизирующим фактором, что упадок сил президента не сопровождался постоянными потрясениями, свойственными первым двум годам его правления.

Новый курс и рождение новой правящей номенклатуры

У государственной политики — что внешней, что внутренней — может быть одна из двух целей:

● обеспечение безопасности народа, содействие людям и негосударственным институтам в достижении благополучия и прогресса. Демократически-либеральная модель;

● величие государства и его руководства, пусть и ценой ограничения прав людей, обеспечение их по усмотрению государства. Державно-имперская модель.

В статье 18 новой Конституции была закреплена первая модель. Но уже в 1994 году начались подвижки, связанные со сменой первого курса на второй.

Тогда это было почти незаметно. Какая там «безопасность народа», какое там «благополучие»?! Нищета, развал народного хозяйства, скачок преступности — все это покрывало перспективы демократического развития России толстым слоем черной краски. Но это была плата за опоздавшие на десятилетия реформы и за — черт бы ее подрал! — подешевевшую так некстати нефть. И все-таки внешняя безопасность страны была, как никогда, прочно гарантирована, гуманитарные права защищены, да и от товарной нищеты народ постепенно уходил.

А «спину верблюда» сломала «соломинка» гражданской войны.

Парламент, в котором доминировали антидемократические силы, распад демократических сил, суперпрезидентская Конституция, победа над вооруженным выступлением оппонентов — в такой среде вождистские черты характера Ельцина стали стремительно развиваться, а новый Основной закон с президентским полновластьем позволял реализоваться любым личным чертам президента.

Выступление Ельцина перед Федеральным Собранием 24 февраля 1994 года стало водоразделом в политической жизни.

Из дневника:

Первое выступление Б. Н. перед Федеральным Собранием: строго, самокритично, без конкретики. Главное — в качестве общенациональной выдвинул идею сильного государства и необходимость сокращения социальных различий.

Президент фактически обозначил «новый курс» — построение сильного социального государства.

Где «сильное государство, сокращение социальных различий», там раньше или позже интересы бюрократии возобладают над интересами остальных. Как 12 декабря 1993 года началось угасание демократии, так 24 февраля 1994 года началось угасание либерализма в России, хотя Ельцин и отметил, что нужно сокращать инфляцию, либерализовать экспорт и производить только ту продукцию, на которую есть реальный спрос[235].

Не удивительно, что в этой же речи зазвучали первые неоимпериалистские нотки. Перенимая риторику наиболее преуспевших на выборах оппонентов, Ельцин выдвинул на первую роль во внешней политике безопасность России (как будто ей кто-то извне угрожал) и определил армию (а не политику) главным механизмом ее обеспечения. Заявил, что «свои позиции Россия будет отстаивать жестко и твердо», объявил СНГ зоной особых интересов России,