— Приветствую тебя, светлый царь, — сказал Мрак. Он кивнулна Ховраха, — мы с другом откликнулись на твой зов.

Додон нахмурился:

— Этот твой друг... он всего лишь наш дружинник.

Мрак покачал головой. Если Ховраха признать дружинникомДодона, то признать и его волю над ним. Никто не осудит, если своего дружинникапосадит на кол.

— Он дружинник Медеи, — сказал он твердо. — Ты сам егоотпустил с царской службы.

Кажан порывался что-то сказать, но Рогдай опередил,громыхнув:

— Верно, наш светлый царь это знает. Просто он сказал, чтоему здесь все знакомо. Пусть держится как дома.

Додон нахмурился еще сильнее. В глазах разгорались огонькигнева. Кажан крякнул досадливо:

— Да-да, светлый царь именно это хотел сказать.

Искорки в глазах Додон превратились в пламя. Советники наглазах гостей, хотят того или нет, показывают его дураком. Он движением бровейподозвал отрока, передал знаки власти. Его узкие ладони легли на поручни трона,сжали так, что побелела кожа, и суставы выступили острые, как шипы на боевойпалице.

Пухлые губы медленно растянулись в недоброй улыбке:

— А мне говорили, что не приедут, не приедут... Да чтоботважный Мрак не явился на зов своего царя? А что это с тобой за витязь, чемоблик мне странно знаком?

— Я приехал на твой зов, — ответил Мрак, — хоть ты и не мойцарь. А витязя этого зовут Любоцвет. Он присоединился к нам по дороге. К нашимделам отношения не имеет, за нас не отвечает.

Любоцвет поклонился Додону. Румяное лицо его раскраснелосьеще больше, щеки вовсе залил жаркий румянец. Глаза счастливо блестели. НаДодона он смотрел жадно и неотрывно.

Рогдай бухнул гулким басом:

— Да, ты немало поспособствовал нашему царству. И светлыйцарь не оставляет своими милостями ни верных ему людей, ни тех чужаков, которыечем-то помогли.

Додон метнул грозный взор на воеводу, снова посмелопередить, сказал с натянутой усмешкой:

— Да-да... Потому и пир, дабы всем воздать по заслугам. Всемсестрам по серьгам. как говорят.

Внезапный шум далеко у парадных дверей прервал его речь.Додон нахмурился. Рогдай мановением руки послал туда молчаливых стражей. Тамуже раздались раздраженные голоса.

Наконец дверь распахнулась и, расшвыривая стражей,ворвался... Гонта. Лицо было поцарапано, под глазом расплылся кровоподтек. ЗаГонтой бежал верещящий как заяц Ковань. Одежда постельничьего была разорвана,он простирал вослед разбойнику дрожащие руки, вопил, верещал, взмахами дланейбросал на него гридней.

Гонта метнул на Мрака злой взгляд, сбросил последнего стражас плеча:

— Светлый царь!.. Прости, что чуть отстал от Мрака иХовраха. Но на пир не опоздал?

Додон опешил, из-за его спины угрожающе выдвинулись копья.Кажан сказал злорадно:

— Без тебя пир будет не тот. Но зачем ты при мече?

Гонта развел руками:

— Прости, царь. Не успел снять у входа.

Додон помедлил с ответом. Кажан и Рогдай что-то наперебойшептали в царские уши. Наконец Додон растянул губы в усмешке:

— Я думаю, доблестному Гонте можно не снимать свой акинак,если ему самому не помешает за столом. Я таких людей не опасаюсь.

Гонта поклонился:

— Ты мудр, царь. Несмотря даже на таких советников. Такие,как я, не бьют в спину.

Кажан впился в него взглядом, Рогдай кивнул, соглашаясь.Старый воевода не отнес выпад Гонты на свой счет, а Кажан прожигал бывшеговожака разбойников острым как ножи взором. Запыхавшийся Кавань мелким петушкомподбежал к помосту, бочком-бочком придвинулся к Кажану.

— Тебя не ударят в спину, — сказал он ядовито. — Это тебеобещаю я, царский постельничий.

Гонта медленно улыбнулся. Он понял, что хотел сказатьКовань, и хотел, чтобы тот видел, что его поняли правильно. Он поднял голову ишироким жестом обвел статуи богов в нишах:

— Беру в свидетели, — заявил он громко. — Больше в этомдворце мне обратиться не к кому.

Рогдай вмешался в злой разговор, что перерастал в стычку:

— Вас отведут в палаты. Помоетесь, смените одежку,отдохнете. На пир вас позовут... Иди и ты, молодой витязь, раз уж ты с Мраком.

Щеки Любоцвета от удовольствия, что его засчитали в друзьяМрака, вспыхнули жарким румянцем. Он порывался что-то сказать Додону, но тотуже поспешно движением длани показал, что отпускает гостей до вечера. Глазатревожно бегали, пухлые губы вытянулись в линию. В лице впервые проступилистрах и растерянность. Трое держатся перед ним без страха, хотя в глазахстранное понимание своей участи. А еще с ними этот молодой богатырь, чье лицотак неуловимо знакомо! Но если хотя бы даже заподозрили... только заподозрили,что за пир им уготован, разве не обходили бы за тридевять верст даже кордоныКуявии?

Когда за ними захлопнулись двери, он пробормотал сдавленнымголосом:

— Не понимаю... По виду, догадываются о ловушке. Но почемуявились? Что у них в рукаве?

Их вели через множество богато убранных палат. Стража топаласзади, но было их столько, что толкались даже в широком коридоре. Ховрахприветствовал всех встречных, Любоцвет с любопытством оглядывался по сторонам.Мрак с печалью толкнул Гонту:

— Дурень ты.

— От мудрого слышу, — огрызнулся Гонта. — Погоди, я тебе ещеверну должок... До сих пор в левом ухе звенит!

— А почему... гм... в ухе?

— Не знаю. Как-то отдалось.

— Гонта...

— А что? Ты на пир, а мне что?

— Гонта, у тебя Медея. А мне-то от жизни перепадет один-двалучика солнца. Снеговая туча уже надвигается!

Впервые глаза Гонты потемнели, а плечи обвисли.

— Да, — признался он, голос дрогнул, изломался. — Медея —это все лучшее в моей поганой жизни. И этого лучшего, как я и хотел, много...Есть за что ухватиться. Больше всего на свете я страшусь ее потерять... но ведьчто-то же двигает нами! То, чему противиться не в силах. Вот до этой бы силыдокопаться! Что перед нею вся мощь волхвов?

В молчании они шли через хоромы. Им отвели лучшую часть вгостевой половине, верно. Там обычно поселяли послов. Мрак огляделся, недоброечувство еще сильнее стеснило грудь. Слишком много ковров на стенах, за которымимогут таиться слухачи, убийцы. Чересчур высок потолок, а в стенах на стыке спотолком чернеют дыры.