себя и сатирическое. Платон, например, говоря о природе комического (о комедии) и считая вполне понятным смех по адресу врагов как выражение непосредственной радости, занимается главным образом анализом, истолкованием смеха по адресу друзей, то есть, в сущности, юмористического осмеяния. Аристотель, говоря, что комическое не сопутствует глубокой боли или несчастью, тоже, несомненно, понимает под комическим более мягкую, юмористическую форму его. Сатирический смех, как мы убедились, может сопутствовать и глубокой боли и даже несчастью. По сути высказываний Канта, Дарвина, Бергсона и многих других исследователей, по приводимым ими примерам тоже видно, что они стараются объяснить более мягкую форму комического. Хотя Бергсон и говорит о безжалостности смеха, но исходит из того, что осмеиваемый якобы всегда вправе рассчитывать на жалость, на сочувствие, то есть на безусловно дружеское к нему отношение.

Когда мы говорили о том, что комическими недостатками можно считать лишь известную долю трусости или лишь известную долю глупости и т. д., то тоже под комическим понимали собственно юмористическое. Действительно, к юмористическим недостаткам мы можем отнести только такую трусость, которая не вызовет слишком большого осуждения с нашей стороны и, следовательно, не заставит нас изменить хорошего, в общем, отношения к осмеиваемому человеку. В то же время к сатирическим недостаткам мы можем отнести трусость в любой своей крайней форме, даже трусость патологическую, болезненную, от которой, как мы видели, человек может потерять не только всякое соображение, но даже сознание. Такого рода трусость, замеченная нами в человеке, к которому мы относимся хорошо, может вызвать в нас либо жалость, сострадание, либо возмущение, негодование и, конечно, не будет восприниматься как юмористический недостаток. Такая же трусость, замеченная нами в человеке заведомо скверном, злонаправленном, не вызовет у нас жалости или сострадания, поскольку жалеть этого человека мы совсем не настроены, не вызовет также и негодования, возмущения, так как, являясь всё же не силой, а слабостью для осмеиваемого, такая трусость как бы ослабляет то зло, которое исходит от скверного, злонаправленного человека, и такое обстоятельство надо скорее приветствовать, нежели протестовать против него. То же самое можно сказать и о глупости, скупости, физической неловкости и других, так называемых комических, недостатках, которые в зависимости от своей степени могут быть причислены либо к сатирическим, либо к юмористическим.

Подлинный сатирический смех – это, однако, не тот смех радости по поводу злосчастья врагов, о котором говорил Платон. Сатирический смех мы определили как смех по адресу людей, которых мы считаем плохими (то есть плохими членами общества). Но можем ли мы таких людей окрестить огульно врагами? Мы уже говорили, что судим о человеке в первую очередь по его отношению к другим людям. Человек, идущий вразрез с интересами общества, – это не только вор, грабитель, бандит, но и плут, спекулянт, тунеядец, лодырь, бюрократ, перестраховщик, конъюнктурщик, очковтиратель и пр. Подобного рода людей мы считаем безусловно плохими, часто достойными не только простого сатирического осмеяния, но и строжайшего наказания, однако не теряем всё же надежды на то, что со временем они могут перевоспитаться, исправиться и стать нормальными членами общества.

Заслуживающими названия врагов в полном смысле этого слова мы считаем лишь закоренелых, ничем не исправимых, опасных для общества преступников, убийц, воинствующих маньяков, призывающих к уничтожению ни в чём не повинных людей и т. п. Нам нетрудно представить себе такого врага человечества, а вернее сказать, зверя в человеческом образе, любое злосчастье которого может доставить нам чистую человеческую радость, не обусловленную наличием чего-либо комического (юмористического или сатирического) в его поведении.

Однако когда мы смеёмся над людьми просто плохими, не заслуживающими названия врагов в полном смысле этого слова, мы не забываем, что имеем дело с людьми, перед которыми ещё не закрыта дорога к исправлению и к которым мы ещё питаем какую-то долю сочувствия как к не совсем потерянным для общества. В таких случаях наш смех – это не результат радости по поводу несчастья этих людей. Он порождается осуждением тех их поступков или недостатков, которые мы способны осуждать со смехом, то есть не теряя необходимого в данном случае добродушия.

Природа этих, сатирических, недостатков та же, что и юмористических. Это недостатки, в основном направленные не во вред другим людям, а вредные в первую очередь для самих осмеиваемых. Мы никогда не станем смеяться, узнав, что кто-нибудь преднамеренно сделал зло своему ближнему, даже в том случае, если это зло – какая-нибудь совсем маленькая, незначительная пакость. Сатирические недостатки отличаются от юмористических лишь своей силой, то есть тем, что могут нанести более сильный вред осмеиваемым, привести к более плачевным для них последствиям.

Хотя сами юмористические и сатирические недостатки как бы сродни друг другу, чувство сатиры существенно отличается от чувства юмора, поскольку то и другое внушаются нам не одними только недостатками, но и нашим общим отношением к осмеиваемым личностям, которое, как мы уже видели, бывает в этих случаях противоположным.

Чувство сатиры необходимо отличать не только от чувства юмора, но и от чувства безобразного, то есть от чувства ненависти, отвращения, неприязни, гнева, негодования, которое мы питаем к отрицательным, безобразным явлениям вообще, иначе говоря, ко всему порочному, коварному, злобному. В случае с Катковым наш смех вызывает вовсе не то, что он был черносотенцем, мракобесом, клеветником, точно так же, как в случае с щедринским чиновником нас смешит не то, что он был взяточником, способным драть по три шкуры с живого и мёртвого. Если бы Катков не проявил неуклюжести, свалившись с лестницы, а чиновник не перетрусил до потери сознания, мы и не подумали бы над ними смеяться, хотя чувство отвращения, ненависти, презрения к ним всё равно испытывали бы.

Если нас не смешит то, что Катков был реакционером, а чиновник взяточником, то это вовсе не значит, что мы не осуждаем за это их. Наоборот, это значит, что мы осуждаем эти их качества более строго, чем осуждаем те качества, которые вызывают наш смех. Даже в том человеке, которого мы считаем плохим, мы осмеиваем не всё, что осуждаем, а лишь то, что способны осуждать смехом, то есть то, что заслуживает менее строгого осуждения.

И всё же, если наш сатирический смех вызывается какими-то более безобидными недостатками человека скверного, то есть человека, имеющего более серьёзные недостатки или пороки, то общее наше неодобрительное отношение к этому человеку всё же сказывается на формировании в нас чувства сатиры. Иначе говоря, чувство сатиры хотя и бывает вызвано отдельным поступком осмеиваемого человека или случаем, происшедшим с ним, но в чувстве этом отражается не только оценка насмешившего нас поступка, но и оценка