какаяИто его часть), – кажется, объясняет пьеса “Альфонс, германский император”, изданная в 1654 году и первоначально приписываемая Чапмену. В ней сказано: “У нас, у немцев, нет разнообразия в танцах: альмань и апспринг. Вот и все”…По-видимому, Шекспир знал, что “upspring” танцуют на веселых пирушках (carousals) и связывал этот танец с обычаем северной Европы» [283]. Стало быть, «upspring» тоже примета датского быта.

Там же примечание к слову «kettle-drum»: «Это слово, хоть и знакомо англичанам с середины XVI века, тоже добавляет местного колорита традиционному датскому музыкальному сопровождению вечеринок». Комментатор приводит подобный пример из другого произведения: «As Danes carouse by kettle-drums» [284]. А в постраничных примечаниях дано такое пояснение к одиннадцатой строке: «“Kettle-drum and trumpet [285]” – чисто датская примета… Их звук был сигналом для пушечной пальбы» [286].

Но и это еще не все. Вот как комментируется «рейнское»: «Так обычно называлось рейнское вино. Любимый напиток в домах датской знати» [287].

Интересно и слово «rouse». В примечании восьмом сказано: во фразе «takes his rouse» это слово значит «саrouses», которое происходит от германского «gar ausdrinken», что значит «выпивать». Если вглядеться в эти слова, то видно, что английское – результат работы народной этимологии. Английские лингвисты, тщательно изучившие слово «rouse» по употреблению в текстах, этой связи, похоже, не хотят видеть. Но в этой цитате, где столько датских аллюзий, и которая находится в пьесе, написанной после того, как автор вернулся из Дании, это слово просто обязано иметь датский привкус. Для переводчика, конечно, проблема: как это перевести? Русский читатель ведь тоже должен ощутить «датский дух». Для этого имеются приемы компенсации, но так как в обычных комментариях этот «дух» замалчивается, то переводчики его и не передают.

А ведь эти примечания мелким шрифтом означают, что автор «Гамлета» хорошо знал разговорный язык Северной Европы, знал обычаи Дании, и явно не по рассказам.

В королевском замке Эльсинор висит до сих пор гобелен, где вышиты все датские короли. Гамлет, сравнивая облик отца и дяди, говорит о двух портретах. Датские исследователи убеждены, что речь идет именно об этом гобелене, за которым и прятался несчастный Полоний. Стратфордианцы с неуместной горячностью отстаивают версию, что Гамлет держит в руках две миниатюры, а гобелен здесь ни при чем: «Утверждение, что Шекспир подразумевал портреты датских королей, те, что на знаменитой занавеси в крепости Кронборг в Эльсиноре, не более как приятный вымысел», – говорит комментатор [288], свою правоту доказывая единственным соображением, что в то время портреты, которые легко держать в руках, были любимым бутафорским предметом на сцене.

Это заявление устраивает его, не надо ломать голову над тем, как Шакспер мог оказаться в начале века в Дании, да не просто в Эльсиноре, а во дворцовых покоях. А так как никаких свидетельств этому нет, то пришлось бы задать себе трудный вопрос: а может, вовсе и не Шакспер сочинил Гамлета? Кстати, этот вопрос таки существует. Воду мутит ПротоГамлет и немецкий вариант «Гамлета» того же времени «Tragoedia der Bestrafte Brudermord oder Prinz Hamlet aus Dannmark» [289].

Датские приметы, включая имена, имеются во всей пьесе. Датские шекспироведы настаивают, что автор второго кварто, несомненно, побывал в Дании в промежутке между публикацией первого кварто и второго. Подробности обстановки, придворные обычаи, имена и даже отдельные речения – все это свидетельствует о пребывании Шекспира в этой стране. А из всех претендентов именно Ратленд посетил в это время Данию. «Эпизод с поездкой Ратленда в Данию – самый сильный козырь среди других свидетельств в его пользу», – пишет Джон Мичелл [290].

Мне представляется, что нежелание свести воедино все факты, объясняется не только боязнью разбить вдребезги уже надтреснутый миф, но еще и леностью, если не сказать косностью ума. Это тем более удивительно, что источниковеды, текстологи и другие частные исследователи – великие труженики. А вопросы-то как раз и возникают после прочтения собранных ими материалов.

Конечно, много есть и других подводных камней, но этот – косность мысли – мне представляется одним из самых опасных.

НЕМНОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ

ДВОЙНЫЕ СЮЖЕТНЫЕ ЛИНИИ

Есть еще один фактор, споспешествующий нашему толкованию шекспировского вопроса. Это не психология, а литературоведение – структура драматического произведения.

Сюжетные линии, главные и второстепенные, в пьесах того времени, предназначенных для постановок, как правило, искусно разработаны и сплетены воедино в соответствии с законами драматургии. Главные, обычно несущие опорную интригу, имеют отчетливо просматривающийся источник; второстепенные же зачастую не имеют источника, они придуманы самим автором, строятся на реально существовавших ситуациях, коллизиях, характерах, и не просто отражают его личные симпатии и антипатии, вызванные разными причинами, а несут некую информацию, которую понимают только немногие избранные. Приведу один пример из Бена Джонсона.

Упомянутая выше пьеса «Поэтастр» была написана в начале лета 1601 года, через четыре месяца после восстания и последующих трагических событий. Тогда же и была напечатана ин-кварто. В 1616 году Бен включил ее в свое Первое Фолио и вставил в конце 3Иго действия диалог Горация в своем переводе. В пьесе он – Гораций. В этом диалоге есть знаменательные строки, приоткрывающие завесу над творческим методом Бена Джонсона и над его склонностью осмеять обидчика (подстрочник):

Умов не счесть – любимых дел не счесть.

А я люблю слова укладывать

В стихи, уподобляясь в том

Луцилию Великому. Он книгам поверял

Секреты, как друзьям. И не бежал

К соседу поделиться радостью

Иль горем. Жизнь его в стихах сокрыта,

Как данные обеты на табличках [291].

И там же, спустя несколько строк:

Но если кто меня осмелится задеть,

Бедняга пусть пеняет на себя –

Мой стих его сразит, ославлю так,

Что плакать будет горько.

Комедия составлена из нескольких сюжетных линий. В ней трудно выделить главную, которая восходила бы к известному источнику. Все линии переплетены мастерски, особняком стоит сюжетная линия «Юлия – Овидий-младший». Она слабо разработана и занимает в пьесе совсем мало места. Казалось бы, восходит к изгнанию Овидия Августом; на самом же деле сходство чисто внешнее, вся ситуация придумана, схожи только имена и самый факт ссылки.

Бен Джонсон живо откликался на все, что происходило вокруг; он был не только озабочен в те годы исправлением