в ходе истории. На его глазах окончательно разрушился подточенный временем феодализм с рыцарской доблестью и теплыми патриархальными ценностями, на смену ему спешил омерзительный для Бена новый порядок, где всем заправлял чистоган, повивальным братом которого был трезвый, холодный протестантизм. И тогда у Бена стала происходить переоценка ценностей. Отзвук этого – последняя неоконченная пасторальная пьеса «Печальный пастух».

Все эти люди – Фрэнсис Бэкон, Джон Донн, Бен Джонсон, «несравненные братья» граф Пемброк и граф Монтгомери и многие другие из их окружения – были живы, когда строились памятники Ратленду и Шаксперу и собиралось Первое Фолио. Все они были посвящены в тайны Бэкона и Ратленда. Участвовали в «Томасе Кориэте». И, конечно, приложили труд и фантазию к сотворению вещественных свидетельств их бурной жизни для сведения будущих поколений.

Думаю, что после всего вышесказанного и второй незыблемый камень стратфордианцев заколебался. И, таким образом, группа шекспироведов, сторонников Шакспера, оказалась в одном положении со всеми другими группами, отстаивающими своих претендентов, – ведь прямых вещественных доказа тельств в виде рукописи пьес или стихов нет ни у кого.

И наибольший вес имеет та гипотеза, которая подкреплеятся большим количеством косвенных улик. Но главное, конечно, психическая и логическая достоверность.

ПИСЬМЕННЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ПРОШЛОЙ И НАШЕЙ ЭПОХ

НЕМНОГО ПСИХОЛОГИИ

Леность и косность ума – помеха в осмыслении истории.

«Знание неотразимо, – писал Герцен, – но оно не имеет принудительных средств – излечение от предрассудков происходит медленно… Пора с глупостью считаться как с огромной силой» [281]. Но, к счастью, сегодня в шекспироведении слова Герцена, кажется, уж не столь злободневны.

Чтобы докопаться в шекспировском вопросе до истины, надо учесть еще один немаловажный, запутывающий дело фактор. Неудача с пониманием Шекспира проистекает, поИмоему, из лености ума, то есть склонности человека размышлять предпочтительно над тем, что непосредственно дано в ощущениях. Когда мы смотрим в прошлое, с нами происходит то же, что с человеком, который стоит на высоком берегу и смотрит на текущую внизу реку.

Пока светло, видишь, как текут воды; смеркается – за течением еще можно следить. Но вот тьма сгустилась, и река стала. И кажется, что там внизу твердь. Так и с историей: размышляя о XIX веке, видим, как течет время, идут перемены – крупные, незначительные, почти то же с XVIII веком, в семнадцатом уже многое ускользает. А шекспировское время для нас – река, в которой бегущий поток стал. Еще глубже в веках и реки не видно – только моря и океаны, и всего семь чудес света. И чтобы разглядеть картину во всей ее полноте, надо раскинуть умом.

Мы и в институтах изучаем явления прошлых эпох не в живой связи и развитии, видим их застывшими, разобщенными. Препарируем произведения Джонсона, Шекспира, Харви, Бэкона, Марстона, Форда, Уолтера Рэли, Харриэта как остановившиеся во времени сущности. А ведь эти люди взаимодействовали, беседовали, ссорились, любили; менялись сами, менялось их отношение друг к другу, к развитию событий, историческим переменам, что в свою очередь сказывалось на их мироощущении, творчестве и, в конечном итоге, на судьбах.

Если нет документальных свидетельств, мысль без них, как без костылей, не работает, вернее, мы сами не даем ей ходу. Ученый-историк, не имея в руках документа, запрещает работать воображению, логике, здравому смыслу. Он просто констатирует вырванный из трепещущей плоти и мгновенно умерший факт. И пытается, не позволяя себе увлечься, както связать не многочисленые факты. А надо бы не лениться раскинуть умом. Этика ученого не позволяет сочинять? А может, просто легче не думать, чем думать? Как же Михаил Герасимов по одному черепу воссоздал черты лица Тамерлана? Я уверена, по поступкам, письмам, пьесам, стихотворным посланиям можно восстановить живое движение прошлого, и в первую очередь для этого необходимо знание психологии, правил работы человеческой психики.

Самое прискорбное в нашей истории, что документы-то есть. Это, во-первых, оригинальные тексты эпохи – исторические, научные и художественные. И во-вторых, изыскания поколений текстологов, изложенные зачастую убийственным для глаз мелким шрифтом и запрятанные в комментариях, под грифом «longer notes». Вот что я не так давно нашла в «более подробных» комментариях Арденского издания «Гамлета».

В первом действии, 4 сцене, Гамлет на вопрос Горацио, что значит барабанный бой, звуки труб и пушечные выстрелы, слышные на фортификационной площадке, где вот-вот явится Призрак, отвечает:

The King doth wake tonight and take his rouse,

Keeps wassail, and the swagg’ring upspring reels;

And as he drains his draughts of Rheinish down,

The kettleИdrum and trumpet thus bray out

The triumph of his pledge.

Русский текст, перевод Лозинского:

Король сегодня тешится и кутит,

За здравье пьет и кружит в бурном плясе; И чуть он опорожнит кубок с рейнским,

Как гром литавр и труб разносит весть

Об этом подвиге.

Гораций спрашивает – таков обычай? Гамлет отвечает: «Да, есть такой».

Это знаменитая цитата, ее упоминают все ратлендианцы, начиная от Дэмблона и кончая Ильей Гилиловым. Она есть и в первом кварто 1603 года, и во втором 1604 года. Сохранена она и в Первом Фолио [282]. Чтобы знать этот обычай, автору надо было побывать в Дании, как утверждают датские исследователи. Из всех претендентов на авторство только один Ратленд в 1603 году посетил датское королевство. Иаков послал его чрезвычайным послом вместе с геральдом ордена Подвязки Уильямом Сегаром на крестины сына датского короля Христиана, родного брата английской королевы Анны. Посольский поезд подробно описан в архивных материалах нынешнего герцога Ратленда. Предприятие было грандиозное, посла сопровождала многочисленная свита, включавшая известные фамилии. Для этого нужен целый полк слуг, сотни шатров, чтобы ночевать на полпути между Бельвуаром и морем, горы провизии.

Встречали англичан именно так и там, как описано в «Гамлете». Вот что пишет в своем дневнике Сегар: «Каждый поднятый королем тост сопровождался пальбой из пушек, так что во время пребывания на корабле короля Дании с борта произведено сто шестьдесят залпов».

Ратленд вернулся домой через полтора месяца, не выдержав пьяного разгула. И в «Гамлете» появляются вышеприведенные и еще другие строки. Комментатор замечает: «Изобразив… Гамлета осуждающим этот обычай датчан, Шекспир использует свое знание местного колорита для создания морального фона трагедии». Датские реалии разъяснены в «более подробных» комментариях. Вот они:

«“The swagg’ring upspring reels”…То, что “an upspring” – германский танец (или