Осмунд побледнел, но смолчал.

Стивен Портеорс догадывался, что из юного Осмунда выйдет настоящий мастер.

Заметив, как из-за угла выехали Шокли и Годфруа, священник двинулся им навстречу.

У моста стоял узколицый мужчина – остроносое лицо его неуловимо напоминало морду хорька. Копна жестких черных волос слиплась от грязи и пота, и сальные пряди торчали в разные стороны, будто ветви обгорелого куста. Вдобавок, как и все вокруг, мужчину покрывала вездесущая пыль нового Солсбери.

Для Уильяма атте Бригге настал худший день в жизни.

Прищуренные близко посаженные глаза горели злобой. Ранним утром Уильям нагрузил тележку, вышел из Уилтона, пересек Авон по мосту у Фишертона и отправился на рынок в новом городе. Там он оставил товар на попечение уилтонского торговца, а сам ушел к реке.

Поведение Уильяма выглядело более чем странным.

Он замер у каменного моста, в два коротких пролета пересекавшего Авон. Посреди стремнины виднелся островок, где стояла церковь Святого Иоанна. Слева от Уильяма находилась лечебница Святого Николая. Оба здания и мост построил епископ Роберт де Бингхем.

Уильям атте Бригге взошел на мост, хмуро посмотрел на дорогу на юго-запад, обернулся к новому городу и перевел взгляд на церковь. Внезапно он дернулся, подпрыгнул, всплеснул тощими руками и, злобно плюнув в сторону лечебницы, завопил:

– У, проклятый епископ и его благочестивые деяния!

Уильям слыл человеком вздорным и обид никогда не забывал, но сегодня к обиде примешивалось горькое разочарование. На этот раз виноватым оказался преподобный Роберт Бингхем, епископ Солсберийский.

Со времен короля Альфреда, а может, и раньше, Уилтон был столицей округа, а впоследствии графства. Здесь проводили заседания суда, которые возглавлял местный шериф, англосаксы чеканили здесь монету, а у слияния двух рек возник шумный рынок.

Рынок в старом замке на холме уилтонским торговцам нисколько не мешал – далеко, покупателей мало, да и места меньше, то ли дело в западной долине. Однако двадцать пять лет назад жители Уилтона встревожились, узнав, что епископ Пур затеял строительство нового рыночного города по соседству да еще выхлопотал позволение ежегодно проводить ярмарку и держать рынок раз в неделю; фримены нового города, по примеру Винчестера и Бристоля, получили право на всевозможные торговые уступки и освобождение от пошлин. Но хуже всего было то, что всего в двух милях от нового города начинались королевские заповедные угодья в Кларендонском лесу, где часто охотился король Генрих III, а о любви короля к строящимся храмам знали все.

– Все деньги в новый город уйдут, – ворчали недовольные жители Уилтона. – А до нас королю дела нет.

Впрочем, поначалу дела шли на лад: к новому городу потянулись торговцы с юга и с запада, которым приходилось пересекать реку по Уилтонскому мосту. Двадцать лет горожане были довольны соседством, но в 1244 году епископ Бингхем решил построить новый мост, близ Эйлсвейда, к югу от собора. Приезжие торговцы с радостью выкладывали небольшую мзду за переход, потому что это значительно сокращало путь, однако Уилтон оставался в стороне.

С незапамятных времен в Уилтоне было два рыночных дня в неделю, а епископ получил разрешение только на один, но торговцам в новом городе Солсбери никто не запрещал выходить на рыночную площадь хоть каждый день. Сколько жители Уилтона ни жаловались королю, новый город переманивал к себе торговлю и прибыли.

За прошедшие сто лет семейство атте Бригге не преуспело. Кожевенное дело они забросили, и Уильям атте Бригге – правнук того самого Виллема, который неустанно судился с семейством Шокли, – приторговывал шерстью; он ссужал небольшие суммы мелким крестьянским хозяйствам, а взамен получал руно. Цены на шерсть оставались высокими, торговля заблаговременно купленным товаром приносила скромный доход. Жена Уильяма и его свояченица унаследовали надел в поместье Годфруа и тридцать голов овец, которые паслись на взгорье над Авоном; из шерсти женщины ткали на кроснах грубое полотно, а Уильям по дешевке сбывал ткань на местных рынках. Прадед-кожевник был человеком состоятельным, но Уильям жил бедно. Семейство атте Бригге таило давнюю неприязнь к зажиточным Шокли.

– Воры они, – убежденно внушал Уильям своим детям.

В довершение всех бед Шокли обзавелись домом в новом городе, разорявшем Уилтон.

– Да будут они прокляты! – злобно ворчал Уильям, возвращаясь на рынок. – И мост этот тоже проклят!

На рынке его ожидала еще одна неприятность.

У тележки с сукном собралась толпа зевак. Уилтонский торговец, на попечение которого Уильям оставил товар, хмуро отошел в сторону, а к повозке приблизился высокий суровый мужчина: Алан ле Портьер, алнажер – королевский чиновник, ведавший качеством и размерами тканых полотен. За ним следовала его дочь, Алисия.

Его появления Уильям атте Бригге опасался больше всего.

– Это твое сукно? – спросил ле Портьер.

Полвека назад король Ричард Львиное Сердце ввел особый закон, получивший название «Ассиза о мерах», который определял размеры и качество шерстяных тканей. Алан ле Портьер, брат каноника Стивена Портеорса, носил чуть измененное родовое имя, но был таким же придирчивым и дотошным. Уильям Лонгспе, граф Солсбери, назначив Алана на пост алнажера, с усмешкой объяснил королевским советникам:

– Он каждую шерстинку в штуке сукна пересчитает.

Худощавый и темноглазый Алан, как и его брат, поседел рано.

Шестнадцатилетняя Алисия, миловидная девушка со светло-карими глазами, с любопытством глядела на отца.

– Это твое сукно? – повторил алнажер.

Уильям угрюмо кивнул.

– На четверть дюйма у же, чем полагается, – невозмутимо объявил ле Портьер.

И как он только заметил?! Мелкое мошенничество – зауживание полотна – приносило Уильяму неплохой доход. Ох, не надо было оставлять тележку на виду!

– Заплатишь штраф, а сукно отвезешь назад в Уилтон. Здесь худым товаром торговать запрещено.

Уильям огорченно вздохнул. Впрочем, хорошо хоть товар не отобрали. Однако теперь сукно не продать, два месяца работы впустую. Уильям атте Бригге безмолвно поволок тележку с рынка.

– За этой семейкой глаз да глаз нужен, – объяснил ле Портьер дочери.

Уильям выругался себе под нос.

Тем временем в полумиле к югу от Авонсфорда, на берегу реки, происходила встреча, которая так занимала воображение юного Осмунда.

На прибрежной тропе стояла повозка, запряженная парой великолепных лошадей. В двадцати шагах от повозки негромко переговаривались двое мужчин и юноша; у самой воды задумчиво расхаживал мужчина, с ног до головы закутанный в длинный черный плащ.

Жоселен де Годфруа, Эдвард Шокли и его восемнадцатилетний сын Питер с нетерпением ожидали, какое решение примет мужчина в плаще.