Кожевник угрюмо насупился, а виллан вздохнул с облегчением – больше всего он опасался долгого и запутанного судебного разбирательства – и храбро взглянул на короля. Джона из Шокли, потомка доблестного тана Эльфвальда и бесстрашной Эльфгивы, ничуть не пугал честный бой. Господь рассудит по справедливости, и по милости Божией Джон не лишится своих наследственных владений.

Король с благосклонной улыбкой поглядел на виллана.

– Я назначу поединщика! – воскликнул Виллем, не собираясь сдаваться.

Стефан недовольно поморщился. К сожалению, старинный обычай и в самом деле позволял спорщикам назначать для поединка наемных бойцов. Кожевник был человеком состоятельным и легко мог заплатить большие деньги опытному воину. Запретить этого король не мог.

– Ты тоже себе защитника выберешь? – спросил Стефан у виллана.

Джон Шокли, уверенный в своих силах, помотал головой.

Наступило неловкое молчание.

И тут Годефруа хладнокровно выступил вперед. Кожевник и вил лан изумленно уставились на него, а король удовлетворенно улыбнулся.

– Я вступлю в поединок за Джона из Шокли, – объявил рыцарь.

Виллем исподлобья поглядел на Годефруа, понимая, что ни за какие деньги не найдет желающих сразиться с закаленным в боях рыцарем, ведь меч нормандского воина легко поразит любого противника.

– Что ж, продолжим? – нетерпеливо осведомился король.

Кожевник понуро свесил голову и пробормотал:

– Нет, ваше величество.

– В таком случае тяжба прекращается, – объявил Стефан и лукаво подмигнул Годефруа.

Придворные расхохотались. Виллем, багровый от ярости и унижения, поспешно вышел из зала.

– Ничего, мы с Шокли еще сочтемся, – шепнул кожевник жене.

В день святого Рождества знатные землевладельцы явились в Сарисберийский замок, где принесли клятву верности королю Стефану, однако семья авонсфордского рыцаря по-прежнему оставалась в Лондоне.

– Рано им возвращаться, – сказал Годефруа Шокли.

Временное перемирие подходило к концу. Над замком на меловом холме снова витала смутная угроза.

Весной 1140 года Ришар де Годефруа, скромный нормандский рыцарь, уставший от тягот земного существования, с глубоким удовлетворением наконец-то отыскал путь к спасению своей грешной души.

В начале января рыцарь, по обыкновению, пришел в собор, преклонил колена у гробницы епископа Осмунда и начал читать молитву:

– Радуйся, Мария, благодати полная…

Дыхание облачком висело в морозном воздухе, однако же Годефруа почудилось, что от надгробия блаженного епископа исходит чудесное тепло. Рыцаря охватило умиротворение. Он провел за молитвами дольше обычного и закончил привычной просьбой:

– В эти безбожные времена, о блаженный Осмунд, наставь меня, как спасти грешную душу.

У входа в собор Николас, коротая время в ожидании господина, разглядывал обрывок пергамента.

– Что это, масон? – спросил рыцарь.

– Ох, милорд, так сразу и не разберешь, – ответил каменщик, показывая рисунок Годефруа.

В разделенном на четыре части круге вилась полоска, змейкой скручиваясь в спиральные петли.

– Да, замысловатый узор. Для чего он? – удивился Годефруа.

– Это лабиринт, – пояснил Николас. – Вот смотрите, милорд… – Он провел коротким толстым пальцем по петлям и завиткам, которые непрерывной лентой переходили из одной части круга в другую, симметрично повторялись в ней и свивались кольцом в самом центре. – Такие узоры выкладывают на полу храмов, да и под открытым небом в дерне вырезают. Даже в Риме такой есть. Говорят, узор изображает путь в град Божий, Иерусалим, – если пройти лабиринт на коленях, с покаянной молитвой, то это зачтется как паломничество в Святую землю.

– Может, и так… – усмехнулся рыцарь.

На этом разговор оборвался.

Два дня спустя Годефруа отправился на холм, в свою любимую тисовую беседку, и неожиданно вспомнил о лабиринте – уединенная поляна, окруженная кольцом высоких деревьев, представляла собой прекрасное место для такого сооружения. Неужели епископ Осмунд снизошел к мольбам рыцаря?

Годефруа решил посоветоваться с каменщиком.

В феврале 1140 года в Англии установился непрочный мир. В ко шарах на взгорье блеяли новорожденные ягнята, а Николас по прозвищу Масон вывел работников на холм, к древнему могильнику.

В дерне на поляне прокладывали странный узор – круг, разделенный на равные четверти, поочередно пересекала извилистая тропа, в точном соответствии с рисунком на пергаменте. Сначала она шла от внешней окружности к центру, потом резко поворачивала, выписывала замысловатые петли, снова возвращалась к внешнему кругу, переходила в соседний сегмент, где повторяла свой извилистый путь, пока наконец в последней четверти не выводила точно в середину круга.

Годефруа часами изучал рисунок и пришел к выводу, что он служит прекрасным символом блужданий и стремления души к совершенству, а потому вполне заменяет паломничество.

– Великий мудрец создал этот лабиринт, – сказал он как-то каменщику.

Николас согласно кивнул, хотя в узоре его привлекала только строгая соразмерность линий.

Соорудить лабиринт оказалось проще простого: вначале на траве разметили узор, а потом срезали верхний слой дерна, открывая белый меловой грунт, по которому вилась зеленая тропа шириной в два фута. Размеры лабиринта привлекали своей чудесной простотой: диаметр круга составлял тридцать шесть шагов, а длина тропы до входа в серединный круг – шестьсот шестьдесят шагов; чтобы добраться точно в центр, требовалось сделать шестьсот шестьдесят шесть шагов.

Строительство лабиринта завершили за три дня до конца февраля.

В последующие годы лабиринт Годефруа, владельца Авонсфорда, прославился на всю округу, но жителей Сарума гораздо больше восхищало неустанное благочестие достославного рыцаря. Каждое утро до восхода солнца он отправлялся на холм, в лабиринт, где опускался на колени и медленно, с молитвой, за час проходил всю тропу. Годефруа долгие годы держал это в секрете, но, пока в Англии бушевала гражданская война, семейство рыцаря оставалось в Лондоне, а сам он в любую погоду, зимой и летом, совершал свое паломничество в Иерусалим.

Зачем он это делал, осталось неизвестным. Скорее всего, Ришар де Годефруа, не будучи религиозным фанатиком, преисполнился мрачного отвращения к миру, однако, считая это недостойным истинного христианина, наложил на себя своеобразную епитимию.

За год он проходил по лабиринту не меньше сотни миль и наверняка замолил свои грехи и спас душу от геенны огненной.

Впрочем, к спасению души стремился не он один. Черная громада Сарисберийского замка на меловом холме нависала над пятиречьем.

Стояли смутные времена.