Открывшаяся мне картина была настоящей пощечиной здравому смыслу, звонкой и увесистой пощечиной.

Взять хотя бы то, что мы сделали на праздновании церемонии моего церковного очищения после рождения Эдуарда, когда траты велись без удержу. Любой, кто хотел бы нас критиковать, мог бы первым делом указать на конюшню из восемнадцати тысяч лошадей – и все за счет Неда. Веселье и турниры длились целых десять дней. Можно только догадываться, сколько денег своей щедрой рукой раздал Нед, чтобы развлекать рыцарей, которые тучей слетались на наше гостеприимство. Одних только свечей было куплено более чем на четыре сотни фунтов. Потом шикарный пир – устрицы, павлины, отборная телятина, дичь, молочные поросята. Но это еще не все. Даже при моей любви к показной парадности новые портьеры и драпировка для моих покоев буквально шокировали меня своей роскошью, равно как и гобелены, украшавшие банкетную залу, по восемь штук на каждую сторону, и еще большой, богато украшенный занавес, красовавшийся за спинкой кресла Неда. А в самой зале было светло как днем, благодаря яркому свету невероятно дорогих восковых свечей.

Слишком много. Слишком расточительно. Передо мной были сухие цифры, написанные черным по белому, с которыми не поспоришь. Все это можно было трактовать как вульгарное показное хвастовство. А я всю жизнь сторонилась как раз вульгарности.

Один из наших банкетов вообще был полностью приготовлен на пламени восковых свечей.

Мне вспомнилось, что я тогда ответила сэру Джону. А что же нам делать? Перейти на унылую воздержанность? Наши аквитанские подданные должны принять своих новых правителей и смириться с ними.

Однако нам следовало быть более осмотрительными и думать о том впечатлении, которое мы хотели произвести. И править более рассудительно. Столько денег было понапрасну потрачено на пустую показуху, которая никак не могла завоевать нам лояльность этих людей. А после этого еще и Нед вернулся из Кастилии с бременем долга, который он не мог погасить. Я всем телом содрогнулась при мысли о том золоте, которое Нед отдал в жадные руки Педро Кастильского.

Но что я могла на это сказать? Как я могла взвалить такой груз на плечи Неда? Я была виновата в этом не меньше мужа. Я искренне радовалась тем бриллиантовым пуговицам, из-за которых меня сейчас мучили угрызения совести. Когда Нед принимал решение, я сохраняла внешнее спокойствие, без возражений, потому что не видела альтернативы таким нашим крайностям в роскоши. Но я попробовала его урезонить, со всей мягкостью, с какой умная женщина должна взывать к благоразумию упрямого мужчины.

– Мы должны еще раз повысить им налоги, – ответил он.

Происходил этот разговор в конце утомительного дня, когда вечернее богослужение принесло не умиротворение в наши сердца, а лишь изматывающую тревогу, которую мы оба пытались скрыть друг от друга.

– Это будет воспринято не очень хорошо. Неужели нет другого выхода? – спросила я, хотя прекрасно знала, что выхода нет.

– Не очень хорошо воспринято? Я уже устал от их пустых обещаний и кислых лиц. Будет так, как должно быть. Поднимем подымный налог. Они же привыкли к подымному налогу.

– А разве недостаточно чеканить монеты? – И снова я знала, что он ответит.

– Нет, недостаточно, – отрубил Нед. – Если ты рассчитываешь есть с золотых тарелок с виноградной лозой по ободу в следующий раз, когда мы будем принимать гостей, то будешь разочарована. Мне пришлось распилить кое-что из нашей золотой посуды, чтобы заплатить своим солдатам. Если так пойдет и дальше, то скоро мы будем есть из глиняных плошек. Так что подымный налог – единственный выход.

Может быть, Нед прав. Может быть, они и привыкли к подымному налогу, но не так часто собираемому и не такому высокому. Так оно и оказалось. Члены ассамблеи землевладельцев Гаскони на своем заседании, когда Нед призвал их дать свое согласие на это, отнеслись к идее очень холодно. Впрочем, они согласились на беспрецедентно высокий налог в двадцать четыре пенса, которого требовал Нед, но только при условии, что он подпишет хартию их прав, которую они составили для подтверждения своей независимости. По этому документу они больше не будут автоматически подчиняться своим английским правителям, открывающим рот на каждый гасконский пирог.

– И все же я бы посоветовала тебе не повышать налог, – сказала я.

– Почему? Они же на него согласились.

– А не могут они, соглашаясь с тобой сейчас, одновременно вынашивать планы мятежа? Мне кажется, ты прижал их слишком сильно.

Нед выдавил из себя слабую, невеселую улыбку:

– А прижму еще сильнее.

Чего мы не ожидали, так это реакции из Англии, причем тогда, когда чиновники Неда уже начали собирать налог. Нед буквально ворвался в уютный, огороженный стеной уединенный садик, где я сидела с младенцем в окружении своих женщин. На ходу размахивая письмом, он почти кричал:

– Нет, я не заслуживал такого! Господи, я такого не заслуживал!

Я кивнула своим женщинам, и они, забрав у меня ребенка, отошли в дальний конец сада, за посадку лаванды.

– Дай, я сама прочту, – сказала я, протягивая руку.

Но он не послушался, а только сжал лист в кулаке.

– Это письмо от моего отца. С упреками, можешь не сомневаться. Он предостерегает меня – слово-то какое! – от разных нововведений в управлении страной. Господи, нововведений! Бьюсь об заклад, что мой отец сам изобрел бы много больше всевозможных способов выжимания денег из этого гасконского камня, чем я! Я знаю, что им ненавистен сам факт того, что правитель живет в их среде. Я знаю, они предпочли бы, чтобы он пребывал за много-много лье от них и они могли бы дурачить его, пуская ему пыль в глаза. Но такого никогда не будет!

Встав с места, я положила руку ему на плечо, но он сбросил ее и все в таком же взвинченном состоянии отправился писать ответ, который мне так и не показал. Думаю, он ожидал, что я посоветую ему сохранять сдержанность в его отношениях с отцом.

А Нед был выше любой сдержанности.

Однако на самом деле все оказалось хуже. И намного хуже. Нед получил от французского короля Карла официальный вызов прибыть в Париж для обсуждения подымного налога, который, по его мнению, шел вразрез со всеми традициями, потому что у нас он становился ежегодной выплатой, а не ситуативным обращением за финансовой помощью, как это было раньше. Выходит, наши подданные действительно массово обратились с жалобами к своему бывшему сеньору, и теперь налицо были последствия, которые привели Неда в ярость.

– Что это? Требование сеньора по отношение к низшему по рангу? Но французский король мне не сюзерен!

Если раньше и были какие-то сомнения, то теперь все становилось ясно. Договор в Бретиньи приказал долго жить и был окончательно похоронен, глубоко и надежно. Король Карл, не собираясь его больше соблюдать, решил объявить Аквитанию своей собственностью, а до тех пор, пока не достигнет своей цели, он будет сеять смуту среди наших подданных всеми способами, какие сочтет нужными, включая и вызов Неда в Париж как какую-то мелкую сошку. Весь огромный труд Томаса по достижению соглашения между двумя враждующими сторонами был в одночасье уничтожен королем Карлом, мысли которого были заняты лишь реваншем. Я подумала, каково сейчас Эдуарду, у которого тяжело болела жена, а теперь еще и был разорван его знаменитый мирный договор. Это означало конец всех иллюзий.