Таким образом, на 10 декабря все для Шанзи сложилось куда легче, чем он ожидал, и он задал себе вопрос: а стоит ли вообще отступать? Единственная серьезная угроза теперь исходила от немецкого наступления к югу от Луары, где в сумерках предыдущего вечера пехота гессенцев вырвала из рук бойцов мобильной гвардии замок Шамбор, а 10 декабря гессенская кавалерия появилась у Блуа, но это наступление было весьма уязвимо для контрудара Бурбаки из Буржа.

Начиная с его прибытия в Бурж Бурбаки оказался под шквалом предписаний из Тура, призывавших его к действию, но на все подобные требования он отвечал, что его люди не в состоянии сражаться. «Люди, – сообщал он, – пребывают в подавленном состоянии, они деморализованы, с ними невозможно осуществить ни одну операцию». Его силы состояли из наименее опытных войск в армии, и даже не поражение столь пагубно подействовало на их боевой дух, а продолжительное и поспешное отступление. Гамбетта, направившийся прямо в Бурж из Жона, был вынужден признать, что Бурбаки не преувеличивает. Его войска, телеграфировал он Фрейсине, пребывали в «состоянии самого настоящего распада: самое жалкое зрелище, которое мне доводилось видеть». 12 декабря Бурбаки действительно делал попытку ограниченного наступления, в результате которого немецкий кавалерийский аванпост оставил Вьерзон, а ускоренное продвижение гессенского корпуса на Тур было прервано, но после этого Бурбаки окончательно потерял самообладание. Большая часть немецких войск, телеграфировал он Гамбетте, сосредоточилась против него, а не против Шанзи. И какое-то время было непонятно, намерен ли Бурбаки вообще остаться в Бурже. Утратив надежду на его помощь, Шанзи мог лишь отступить, и 11 декабря он вывел свои войска из боя.

Опасения Шанзи относительно последствий отвода своих сил не замедлили подтвердиться. Наступила оттепель, и растаявший снег превратил землю в грязь, а войска промокли до нитки от дождей. Даже холод был лучше, чем эти связанные с оттепелью мучения, и войска Шанзи тысячами бросали оружие и уходили куда глаза глядят. Немцы обнаружили лес Форе-де-Маршнуар, переполненный французами, которые оставили свои части – промокшими, изголодавшимися и дрожащими от холода. Местные крестьяне и пальцем не шевельнули ради того, чтобы хоть как-то уменьшить страдания своих соотечественников. Они продемонстрировали совершеннейшее безразличие к войне, бессмысленно продолжаемой правительством, которое терпеть не могли, и вообще предпочли иметь дело с немцами – те хоть платили за все, что брали у них. Лишь сдержанность, проявленная прусскими кавалеристами, уберегла армию от уничтожения и позволила ей уйти, когда она 13 декабря, обходя с обеих сторон Ванд ом на реке Луар, по истоптанной в грязь равнине направлялась к своим новым позициям. 16-й корпус обеспечил неприступность Вандома, а на правом фланге генерал Барри с войсками, удерживавшими Блуа, отступил к Сен-Аману. Стратегически французы расположились совсем неплохо.

Они угрожали флангу любого немецкого наступления на Тур, перекрывали линию отступления к Ле-Ману и были угрозой линиям коммуникации между силами немцев и Парижем, и Шанзи решил не продлевать ужасы отступления, а остаться и наблюдать за ходом событий[47].

Но Шанзи не предполагал численности сил, которые Фридрих Карл теперь смог бросить против него. Войска великого герцога Мекленбургского, находившиеся в близком к французам состоянии, удерживались на реке Луар во Фретвале, но 3-й и 10-й корпуса подошли с левой стороны и 15 декабря стали теснить французов, которым соперничать с ними было трудно, если вообще возможно. Шанзи все еще боролся с решением снова отступить, но в самый разгар сражения 15 декабря ночью его солдаты пережили невообразимые лишения – ночевка под открытым небом, под снегом и дождем, и командиры корпусов на следующее утро доложили о полной неготовности их соединений и дальше продолжать сопротивление. Шанзи поэтому отдал приказ отступить к Ле-Ману, оставив надежды и на взаимодействие с Бурбаки, и на прикрытие Тура, и висевший над рекой непроглядный туман позволил его силам беспрепятственно отойти. Как Шанзи и опасался, оставшиеся 70 с лишним километров до Ле-Мана завершили процесс распада его войск. Местность, которую им предстояло миновать, была холмистая, перегороженная повсюду высокими живыми изгородями, изобиловала перепадами высот с небольшими полями и лугами. Пехота была вынуждена лавировать по полям и продираться через виноградники, артиллерийские орудия и повозки перегораживали узкие поля, превращая поросшую травой почву в трясину, в которой намертво увязало все, что способно было двигаться. В конце концов, войска Шанзи все же добрались до Ле-Мана, но солдаты были обессилены многочасовым переходом по крайне неблагоприятной местности. Едва ли они выглядели лучше прибывших в Бурж частей Бурбаки.

Если бы Фридрих Карл продолжил преследование, еще неизвестно, добрался бы Шанзи до Ле-Мана вообще. Но и немецкие войска были измотаны ничуть не меньше французов. Значительная часть их теперь состояла из молодых новобранцев, второпях кое-как обученных, физически слабых, уставших, больных, в разбитой обуви. Более того, чем дальше они отходили от Орлеана, тем сильнее росла неуверенность принца. Он понимал, чем чревато такое растягивание коммуникаций, и постоянно чувствовал нависшую над собой угрозу того, что Бурбаки все же нанесет роковой фланговый удар слева. И в конце концов 15 декабря, как раз когда 2-я армия находилась в процессе сосредоточения для атаки Вандома, поступили тревожные, причем безосновательные, сообщения якобы об атаке Жьена в глубоком тылу принца. Фридрих Карл поэтому, по сути, прекратил преследование противника и направил вслед Шанзи одну лишь кавалерию, а еще два дня спустя Мольтке официально подтвердил, что преследование следует прекратить.

Между тем в Версале Мольтке изучал сложившуюся обстановку. Армии республиканской Франции были разгромлены столь же решительно, как и армии империи. Дюкро, д’Орель де Паладин, Шанзи, Бурбаки – все генералы, пытавшиеся дать отпор немецким войскам на поле боя, проигрывали сражения. Однако и признаков мира не было. Ни одна из французских армий не была уничтожена. Дюкро отступил за крепостные стены Парижа, который немцы пока что не могли попытаться взять штурмом, армии провинций удалились на почтительное расстояние, а в оккупированных немцами районах приходилось быть настороже из-за набегов на линии коммуникаций «вольных стрелков». Слава Седана постепенно улетучивалась, а с ней – надежда на скорое заключение мира, такого же благоприятного, как после битвы при Садове. Дилемма представлялась неразрешимой: крайне необходима была скорая победа, именно она смогла бы удержать от вмешательства нейтральные державы Европы, однако упомянутой скорой победы можно было добиться лишь ценой вливания огромных людских ресурсов, что могло не только поставить под удар лояльность союзников Пруссии, но и вызвать уже давно назревавший в прусской армии кризис. Бисмарк считал, что в немецкой прессе необходимо постоянно поддерживать атмосферу военного психоза и требовать немедленного артиллерийского обстрела Парижа, именно это, как полагал он, и подтолкнет французов к сдаче столицы и покончить с войной. Мольтке, как известно, не верил в чудодейственность артобстрела столицы Франции, но принимал тезис о том, что операции в провинциях послужат прелюдией к штурму Парижа и что капитуляция Парижа будет означать конец войны. Следовательно, основные усилия немецких войск должны быть сосредоточены именно на Париже, а операции в провинциях нужно свести к необходимому для обороны и удержания кольца блокады минимуму.