Это свойство «естественной логики» приводит иногда кзабавным, иногда к мрачным последствиям. Потому что, согласно подобной логике,«сделать чуть-чуть хуже» тому, кому и без того плохо, как бы даже и можно. Легчевключиться в драку, чем начать ее: нанести первый удар (то есть резко изменитьситуацию к худшему) — это требует известного преодоления, но вотприсоединиться к дерущимся — это как-то проще. Точно так же поуродоватьуродливую вещь — легко (этого даже не замечаешь), по гнусной роже хочетсясъездить, а перед чем-то по-настоящему красивым «рука останавливается».

Есть вещи, которые «не жалко» — такие уж они некузявые.Ну, оторвали рукав у старой фуфайки, прожгли сигаретой обивку облезлогодивана — пофиг, она и так облезла. Дело житейское. А царапина на«новеньком» — это трагедия.

Так вот: и подъезд, и город, и Россия — в целом —почему-то производят впечатление старой фуфайки, которую не жалко. И, надосказать, зачастую все так и выглядит: сереньким, задрипанным, жалким. Всевыкрашено в неброские и немаркие цвета (чтобы грязь была не так видна), чтотолько добавляет уныния в пейзаж. Стоит кривой забор с почерневшимидосками — как не взять гвоздь и не нацарапать на нем сакраментальное словоиз трех букв? Или просто не сломать пару досок — все равно ведь гнилые. «Ивсе тут гнилое, — тут же нашептывает бес на ушко. — А давайте-каподпалим гаду».

Надо понять раз и навсегда, что «эстетика» — нероскошь, а общественная необходимость, более важная, чем даже объем ВНП. Чтоотучить срать в подъездах можно только в том случае, если подъезды будут сиятьчистотой, а улицы — очаровывать. Что надо строить очень красивые дома,чтобы живущие в них люди оставались более или менее приличными. Мир должен бытьдостаточно красив, чтобы покушение на него ощущалось как преступление. Планкадолжна быть поднята.

Правда, тут есть одна деталь, вроде бы незначительная, но откоторой зависит все остальное. Если бы в том же самом грязном подъезде побелилибы только один этаж, стены были бы разрисованы прямо сразу, по свежей красочке,и притом наверняка гадостью. Или: если замазать на грязной стене грязноесловцо, оно будет немедленно по этому самому замазанному и гладкому выцарапаногвоздем — для надежности. Богатая усадьба посреди бедной деревни выглядиттак, что хочется ее спалить. И так далее.

Есть «естественное чувство» различения хорошего и плохого,работающее отнюдь не по УК, так есть и «естественное чувство» различениясправедливого и несправедливого, работающее тоже своеобразно. Справедливостьвоспринимается им как этакая гладкая равномерность, когда «везде примерно однои то же» в смысле «хорошего» и «плохого». И что-то очень хорошее, торчащее ивыделяющееся над равномерно плохим, кажется таким же оскорблением, как игрязная дыра посреди всеобщего благолепия. И даже хуже.

Автоматическая оценка «справедливости наблюдаемого мира»исходит из неосознаваемого предположения, что все наблюдаемое является единымцелым и как-то связано между собой. Все зависит от всего, каждое явление как-тосоотносится со всеми остальными.

То есть: если везде хорошо, а в одном месте плохо, то этоодно место воспринимается не нейтрально, а либо как опасность и угроза (этогнездо, откуда плохое расползется, и везде будет плохо), либо как жертва (вездехорошо, потому что здесь плохо). Точно так же что-то явно хорошее (добротное,здоровое, сильное) на фоне общей нищеты, немочи и развала воспринимается опятьже не нейтрально (ну, вот все развалилось, а тут как новенькое, ну и что?), алибо как образец и пример для всех («и везде так будет, и на Марсе будут яблоницвести»), либо (чаще) как какое-то зло, сосущее соки из окружающего мира («имхорошо, потому что нам плохо»). Сияние богатых хором на фоне нищей деревнивоспринимается (не умом, а где-то на дне сознания) однозначно: вот он, упырь,насосался и пьет соки. Из нас. И даже если умом понятно, что совсем даже не изнас, в голове все равно крутится: «ишь ты… ему хорошо, потому что нам плохо…клещ… упырь… все соки выпил». И желание избавиться от опасной нечисти, паука,раздувшегося от выпитой кровушки, растет.

Белое пятно на грязно-сером фоне, таким образом,воспринимается либо как «светлый прорыв в тучах», либо как крокодил, которыйсолнце в небе проглотил. И тут же возникает желание крокодила прикончить.

Порядок и благолепие могут быть не всеобщими. Нет никакойнеобходимости пытаться за один присест осчастливить всю территорию РоссийскойФедерации, назвав ее жителей скифами. Но явленное благо должно быть целостным иограничиваться какими-то естественными границами. Теория «малых хороших дел»здесь не работает. Надо чинить весь забор, а не заменять по штакетинке. Надокласть асфальт на всю дорогу, а не на одну полосу.

— В скифскости все должно быть красивым, — сказалон вслух. — Все!.. Сразу. Чтобы ни у кого не возникало желания нагадить.Чтобы это сразу вызывало… шок. Чтоб ни у кого ни рука не поднималась, ни языкне поворачивался…

Он вздрогнул, огромный Тор появился неслышно. Положил настол огромный бутерброд, велел:

— Сожри. А то щеки запали… Был хомяк, а стал какой-тосуслик. Ты прав, но мы эти моральные… имперакливы сразу подкрепим и другимидоводами. Понятными всем.

Он любовно погладил толстые желтые мозоли на костяшкахогромного кулака. На поясе у него висела кобура для пистолета. Пока —пустая.

— Императивы, — поправил Крылов.

— Какая разница, — отмахнулся Тор. — Главное,что добро должно быть с кулаками. Ты там в Уголовном кодексе предусмотри, чтобымелкие статьи не поглощались большими, а суммировались! Если, скажем, ворюгасовершил двенадцать краж, то… если за каждую по году тюрьмы, то в целом этовыходило бы двенадцать лет. Побольше, чем сейчас за убийство.

Крылов поморщился:

— Погоди, до всего руки дойдут. Наша Россия… их Россия…тьфу, эта страна и этот народ, в котором мы возрождаемся, сейчас в такой яме,что, куда бы ни дернулись, все равно дорога только наверх, из ямы.

В кабинет осторожно заглянул Бабай-ага, посмотрел посторонам, убедился, что, кроме хозяина кабинета, только Тор, вошел как-тобочком, сказал негромко:

— Не дело тебя сейчас отрывать от высоких дум… а тымыслишь явно только о Высоком, но там пришли какие-то из Управления нежилойсобственностью. Говорят, что нас выселяют…

Крылов насторожился. Сперва только насторожился, хотяпредчувствие большой беды захолодило внутренности.

— За что?

— Неверно заполнили бумаги.

— И что же сказали только сейчас?

Бабай-ага пожал плечами:

— Кто знает. Это ж чиновники. Возможно, выжидалиудобный момент.

Тор напряг грудь и вздул могучие бицепсы:

— Может быть, разбираться лучше поехать мне?

— Нет, — ответил Крылов, он вылез из-за стола,потер ладонями лицо, — поеду я.

Бабай-ага испугался: