Дверь чуть приоткрылась, в щель пролезла лохматая голова,это Яшка приехал, прокричала:

— Поступают первые данные из Сибири!.. Мы идем согромным отрывом!

Дверь захлопнулась, гул голосов рос, впитывался в стены, поли потолок. Крылов подумал, что еще долго после выборов здесь и по ночам будут звенетьпризрачные голоса, пахнуть кофе, слышаться топот быстрых ног.

Он подумал о кружке холодного пива, в желудке радостноквакнуло, но усилием воли заставил себя свернуть к подносу с горячим кофе, взялчашку в обе руки, словно согревая ладони.

Горячее пошло по жилам, он отсел за дальний стол, постаралсясосредоточиться. Сейчас все в эйфории выборов, что, если честно, развиваютсяслишком здорово даже с их точки зрения. Словно скифскость — единственноеспасение для России. А ведь, если честно, все начиналось совсем недавно безвсякой мысли об этих великих свершениях! Нет, о великих свершениях мечтаеткаждый, втайне к ним готов, но это несколько абстрактно, а вот если указать начто-то конкретное, то каждый корчмовец, как и всякий русский интеллигент, с отвращениемскажет: нет, это не то!

Но началось с веселого трепа, подошла красивая женщина,разожгла красноречие, даже угрюмый Матросов, умеющий хорошо писать, но неумеющий говорить, что-то мямлил, и вот пошла раскручиваться и обрастать плотьюабстрактная идея скифизации…

И вот — получилось. Трудно поверить, но выборы ужеидут. Страшно, но его кандидатура набирает и набирает очки. С большим отрывом.Неизвестно, что будет здесь, в Центральном районе страны, но сейчас…

Он постарался унять сердцебиение, даже закрыл глаза.Постарался сосредоточиться. Со скифами многое понятно, многое известно домелочей, но какие-то глобальные вещи выпали из мировоззрения. К примеру,отношение скифов к миру, природе, городу, в котором живем, друг к другу. Ну,друг к другу начнет меняться, когда начнется свободная продажа оружия. А онаначнется, если придем к власти. А вот к городу и миру…

Можно для примера нынешнего отношения взять тот дом, гдеживет он сам. Обычный дом, обычный подъезд. Еще в далеком детстве, прыгая черезступеньки вниз по лестнице, он видел коричневые стены в белых известковыхбрызгах. Брызги были сделаны специально и, кажется, служили своего родаукрашением (из тех простеньких советских украшений, которыми тогда временамибаловали простого человека: этак чистенько и казисто, чего еще надо). Впрочем,на стены тогда особенно не смотрел, потому что на улице светило солнце, а бегалон быстро. Однако, кажется, ничего такого особенного на них не было, разве чтопопадался торопливо нацарапанный знак «ЦСКА», да вездесущий оберег из трехбукв, затертый и привычный, как три копейки, был изображен на почтовом ящикенеизвестными гражданами.

Потом наступила оттепель перестройки, а вскоре стало жарко.Москва быстро превратилась в выгребную яму. Точнее, в выгребную яму, из которойне выгребают. Подъезд, как и полагается в такие времена, быстро запакостился посамое небалуйся. Чистое место на стенах очень быстро кончилось. Писали разное,попадалось и политическое, но в основном личное, про друзей, типа «Фил козел» и«Жора мудель». Фил и Жора тоже не оставались в долгу. Кроме того, от Фила иЖоры оставались осколки стекла (бутылки они принципиально били, дабы они недостались старушкам), тщательно приклеенные к стенам бычки, ну и, разумеется,потеки мочи, потому что после пива мальчикам хотелось пи-пи. Нескольконевнятных стычек с местными жителями окончились ничем, потому что мальчики былиместные и даже где-то как-то из хороших семей. Их даже нельзя было назватьхулиганами. Пожилые дяди возмущались. Мудрые старушки тихо вздыхали и говорили:«Время такое», и, кажется, были глубоко правы. Время было действительно такое.

Россия не то чтобы деградировала, а вот именно чтоопускалась. Как «Титаник». На дно. Страна тонула, ледяная вода заливала палубы,в окна иллюминаторов заглядывали причудливые глубоководные рыбы —«брокеры» и «дилеры». Кое-кто из них напоминал акул (разумеется, вожделенных«акул капитализма», которым наши капитаны собирались скормить Россию), но побольшей части походили на пираний.

Когда падающий рубль зацепился за гэкаошный сучок и повис,раскачиваясь, над бездной (что называлось красивым словом «стабилизация»),стены подъезда вымазали какой-то омерзительной зеленой краской. У Крыловабыло серьезное подозрение, что ее получили по бартеру с какого-нибудьармейского склада, больно уж защитным казался колер, но проверить догадку былосложновато. Разумеется, защитный колер не защитил стену от немедленногоразрисовывания. К тому моменту Фил и Жора успели подрасти, заняться торговлейкожаными куртками, Жора попал на бобы и куда-то свалил, а Фил исчез в Чехии.Новое поколение писателей на стенах оказалось совсем другим, на удивлениепристойным. Это были довольно приличные мальчики и девочки, особенно посравнению со своими старшими братьями и сестрицами. Пить пиво и ссать в мусоропроводв этой среде стало как-то не принято. Надписи на стенах стали на ломаноманглийском, включая признания в любви и в ненависти. Одно время он спускался полестнице мимо размалеванных стен, на которых не было ни одного русского слова,даже трехбуквенного.

Три недели назад в подъезде снова стало нечем дышать: стеныопять покрасили. Точнее говоря, побелили, поскольку краска на сей раз былавыбрана оскорбительно светлая. Поскольку за истекший отчетный период никакихкодовых замков (не говоря уж о консьержке) не появилось (почему —отдельная песня), местная публика качала головами и гадала, когда же на этихсахарных стенах появится первая мерзость. Общее мнение склонялось к тому, что«как подсохнет». Стены до сих пор чистые. И, он полагал, пройдет немало времени,прежде чем какая-нибудь гада таки нацарапает свое сокровенное.

Причина довольно любопытна. Вот такая красивая белая стена.Чистенькая. И как-то очень хорошо чувствуется, что царапать на чистой стенкегрязное слово (и даже обычное в нашем подъезде «HIP-HOP NON STOP») — это,как бы это сказать, не совсем пустяк, а ощутимый проступок. А вот нацарапатьвсе, что угодно, на гнусной зеленой краске — это как бы «ничего». Вродедаже красивше стало.

В этом самом «вроде как и ничего такого» на самом делесодержится добрая треть ответа на один извечный российский вопрос. Почему «нашилюди» (вроде нормальные, белые, грязи не любящие) так легко пакостничаютпо-мелкому и по-крупному? Почему окурок летит мимо урны, на стене обязательнопоявляется трехбуквенная мантра или «хип-хоп», а телефонную трубку вырывают скорнем? И, главное, почему это делается походя и без особенного даже внимания,не говоря уже об усовещении и раскаянии?

Ответ таков: потому что во многих случаях это не осознаетсякак проступок. Не осознается по разным причинам, но в том числе и потому, что«естественное чувство», заведующее у человека ощущением «хорошего» и «плохого»,просто молчит. И отнюдь не по своей слабости или неспособности к суждению.

Дело в том, что «естественное чувство», различающее «хорошее»и «плохое», работает отнюдь не по УК. Оно, грубо говоря, сравнивает настоящееположение дел и то, которое наступит в результате предполагаемого действия.Сравнивает относительно. То есть останавливает человека, чтобы он не сделалхуже. Не «плохо» (это состояние), а именно хуже (это изменение).