– А что, без меня никак?

Прижимает руку к сердцу:

– Брат, за тобой как за крепостной стеной: не обманешь, не подведёшь.

Выходит, я ошибся. Самостоятельности он боится. Ищет, к кому бы опять прилепиться.

– Сочувствую, – говорю. – Придётся другую стену искать.

Соблазняет:

– Урожай соберём, прибыль поделим, богатым человеком станешь. Вот и уедешь, если не передумаешь.

– Плохо меня знаешь, – говорю, – если мечтаешь богатством соблазнить.

Улыбается почти снисходительно:

– Э, брат, я знаю. В каждом шелковичном коконе червяк живёт.

Философ, мать его. Психолог.

– А-а-а-а, – говорю, – вот на что полагаешься…

Он поправляет:

– Не полагаюсь, рассчитываю. Только нитки надо долго разматывать.

Нормально, а?

– Не ошибись, – предостерегаю. – Размотаешь, а внутри не червяк, а змей. С крыльями. Дракон.

Он, умоляюще:

– Хай, пусть будет дракон… Ладно, не хочешь остаться, задержись, пожалуйста, на неделю-другую. Как брата прошу. Когда Гург с пастбища вернётся, обязательно война между его людьми и твоими начнётся. Кроме тебя никто не справится. Порядок наведёшь и уедешь. Да? Куда тебе спешить?

– Оставлю Комсомола старшим. Не хуже меня справится.

– Ну, хоть несколько дней…

– Нет, не проси.

Забегает вперёд, преграждает путь. Останавливаюсь. Он:

– Даврон, у тебя забот не будет, я все подготовил. Когда в Калай-Хумб подарки возил, с Алёшем договорился. Он мне сам предложил: «Ты выращивай, – сказал, – я сам покупателей найду…»

«Ай да Алёш, – думаю. – Нашёл все же компаньона». Спрашиваю:

– Больше ничего не предлагал?

– Мне и этого хватит. Понимаешь, без горбуна ничего не получится. Без помощи Алёша провезти товар через Бадахшан и Памир невозможно. В этих местах он всем распоряжается. Мне он и покупателя найдёт, и проследит, чтоб не обманули или попросту не убили…

– Не он, другой найдётся, – говорю.

Он головой качает:

– Если Алёш от дел отойдёт, война за его место начнётся, ни с кем договориться будет невозможно. А с тем, кто победит и главным станет, заново придётся отношения налаживать. Удастся ли? А если удастся, то сколько времени придётся затратить… Нет, без Алёша всему делу конец.

«Знал бы ты, – думаю, – что завтра твой компаньон всё-таки отойдёт от дел…»

Он, без эмоций, чисто формально:

– Даврон, в последний раз: может, всё-таки передумаешь?

– Не передумаю, – отвечаю. – Справляйся как-нибудь в одиночку.

Гадо протягивает руку:

– Раз решил, попрощаемся. Жаль, Даврон… Но если хочешь бедняком остаться, уговаривать не стану.

Рука у него мягкая. Мелькает мысль: «Бедняком быть не хочу, но разбогатеть – не судьба. Выходит, соврал старик-гадальщик. Золото мне как не светило, так и не светит.

Гадо говорит:

– Рохи сафед, Даврон. Счастливого пути.

Поворачивается, чтобы уйти. Вдруг спохватывается:

– Корреспондента здесь оставишь или с собой возьмёшь?

– А это ещё кто такой?

Ответ бьёт точно обухом в лоб:

– Тот из Москвы. Которого ты привёз.

Кричу:

– Где он?!

– В зиндоне, который покойный Зухуршо построил. В яме…

Тёмное и липкое чувство вины, как грязевая лавина, сбивает меня с ног, тащит в глубину, обволакивает, мешает дышать.

Зарина, Олег – слишком много даже для меня.

– Кто посмел?!

Гадо вздыхает:

– Не хочет выходить. Утром, когда Зухур уехал, я хотел его наверх поднять – на время, пусть на солнце посмотрит, свежим воздухом подышит, по двору погуляет. Даже беседовать отказался. «Здесь останусь» – и больше ничего не сказал. Наверное, в темноте умом повредился. Жалко человека. Поговори с ним, тебя он признает, опомнится…

Меня охватывает злость. Предупреждал же балбеса: я за него не в ответе. Отвечает сам за себя. Нет, всё-таки вляпался. Почему?! Я не понимаю. Он не должен был пострадать. И Зарина тоже. Произошло что-то ненормальное. Фазу закоротило на Сангака 29 марта. Я узнал об этом позже, но это ничего не меняет. И Зарину, и Олега шарахнуло уже после после смерти Сангака, когда заряд был сброшен. А новая энергия еще не успела накопиться. Поэтому до последнего момента я был уверен, что оба благополучно проскочили зону катастрофы. Что произошло?! Почему нарушилась закономерность? Почему пробило на двоих? До сих пор удар всегда обрушивался на кого-то одного…

Голова шла кругом.

– Пошли.

Иду по двору. В загоне за сеткой неподвижно вытянулся дохлый удав. Мимоходом бросаю Гадо:

– Скажи, чтоб падаль убрали.

Подхожу к курятнику, под которым вырыт зиндон. Гадо распахивает дверь. В центре каморки квадратная дыра. Гадо откидывает решётку, закрывающую дыру. Всматриваюсь в глубину ямы. Глаза медленно адаптируются к полутьме. Различаю внизу Олега. Сидит на земле, прислонившись к стенке. Голова опущена. Присаживаюсь на корточки. Окликаю:

– Олег!

Он вздрагивает, медленно поднимает голову. Хрипло произносит:

– Ты настоящий? Или кажешься?..

Мощный удар в спину. Толчок швыряет меня грудью на противоположный край проёма. Ноги проваливаются в пустоту. Успеваю схватиться за окаёмку. Повисаю. Под пальцами – деревянная рама, припорошённая землёй. Осыпаются камешки, сухие комочки. Пальцы скользят. Едва удерживаюсь. Поднимаю взгляд вверх. Сразу же зажмуриваюсь. Сверху летит песок, пыль. Режет глаза. Мельком, за сотую секунды успеваю увидеть подошву башмака. Острая боль. Гадо каблуком сбивает мои пальцы с рамы.

Четвёртые сутки пошли с того злосчастного дня, когда я отвёз Зарину в логово Зухуршо, и все это время меня терзали и терзают, не отпуская ни на миг, страх за её судьбу и стыд за моё малодушие.

Отец по-прежнему болен. Молчит. А Вера… Было бы, наверное, легче, если б она произнесла хоть слово упрёка, но она, Вера, молчит. Безмолвие поселилось в нашем доме, тишина, как перед грозой.

И вчера наконец грянул гром.

Возвращаясь от Мирзорахмата, у которого занемогла корова, я услышал рокот вертолёта. Пока гадал, куда он направляется, вертолёт косо снизился и завис над нашим домом. Я подоспел вовремя – с оглушительным рёвом он опускался на маленькое поле за задним двором. Со всех сторон сбегались ребятишки. Соседи вышли на крыши, чтобы поглядеть на летающую машину, которая последний раз приземлялась в кишлаке лет десять назад, когда можно ещё было вызывать санитарную авиацию. Дильбар с детьми Бахшанды стояла у забора.