К мёртвым дэвам обращаюсь.

– Извините, – говорю, – обидеть вас не хочу. Не по своей воле ваш покой нарушаю.

Подниматься начинаю.

Никакой растительности – ни деревьев, ни кустов и даже трава не растёт. Одни лишайники местами камни покрывают. Некоторые чёрные, другие такого цвета, какой на ладонях у девушек бывает, когда они их хной для красоты красят. Камни будто пятнами крови – свежей и давней, засохшей – вымазаны.

Чувствую, будто рядом кто-то идёт. Шагов не слышу, внешности не вижу, но чувствую, что-то большое и невидимое рядом со мной присутствует.

Дедушка Абдукарим, когда живой был, меня учил, «Карим, – говорил, – на всякое дело умение нужно иметь. Опасно с дэвом встретиться. Но если знаешь, что делать, то не страшно. При умении можно и с дэвом совладать, без вреда для себя уйти».

Останавливаюсь, имя Аллаха произношу, «Во имя Бога, милостивого, милосердного», – громко говорю. Дальше иду. Чувствую, невидимый не уходит. Рядом идёт, Божьего имени не боится. «Может быть, ангел мне послан?» – думаю.

Потом слышу: где-то на востоке, далеко за горой – вертолёт стучит. Тихо, едва различимо стучит…

Пятнадцать сорок пять. Ждать знахарку нет смысла. По оптимистическим прикидкам, прибудет минут через тридцать. По реалистическим – через час.

– Летим на пастбище, – говорю Ястребову.

Он разглядывает меня с весёлым любопытством:

– Насколько понимаю, торопишься начистить ему рыло.

– Не угадал.

– Ну, не орденом же будешь награждать.

– Он дал мне слово и нарушил. Я такого не прощаю. Отвезу в Ворух и при всех разжалую в рабочую скотину. Дрова будет рубить. Или отдам какому-нибудь мужику, чтоб огород на нем пахал…

– Н-да, серьёзно. А чего вдруг загорелось? Подожди, пока сам вернётся.

– Принцип. Афган научил: задумал важное дело – делай сейчас же. Отложишь на вечер, а днём тебя убьют.

Ястребов усмехается:

– Одобряю.

Пилот стоит у вертолёта, разминается, потягивается. Ястребов подходит, обнимает его за плечи:

– Тарас, не в службу… Давай ещё в одно местечко сгоняем.

– Серёга, это ведь не такси. Боевая машина.

– А у нас именно боевой вылет. Диктатора отправляемся свергать. Ордена тебе, конечно, не дадут, но поглядеть будет любопытно.

– Ну, если диктатора… – ворчит Тарас.

Сообщаю направление. Ястребов садится в кресло правака, штурмана-оператора. Справа и чуть позади пилота. Я располагаюсь по правому борту. Вертушка взлетает.

Шестнадцать ноль пять. Разглядываю в окно вид на пастбище. Внизу разворачивается в длину с востока на запад обширная плоскость. На северо-западной оконечности пастбища виднеется небольшое строение. Рядом несколько пятнышек, по цвету отличных от растительности. При подлёте становятся узнаваемыми детали. Строение – пастушья летовка. Два цветных прямоугольника – ковры, большой и малый. Яркое пятнышко – туристская палатка. Начинаю различать людей – муравьёв, сгрудившихся на ковре.

Ястребов оборачивается, знаками показывает: ларинг возьми. Ларингофон висит рядом на кронштейне. Надеваю. Голос Ястребова в наушниках комментирует:

– Царская, мать его, охота. Идиллия…

Идиллия, факт, но вряд ли для Зухура. На большом ковре скопилось слишком много муравьёв. Около десятка. Должно быть трое – Зухур и два его питекантропа. Духи обязаны сидеть отдельно. Зухур боится своих гвардейцев, но вместе с ними за один дастархон не сядет. Ниже его достоинства. Вывод? Вернее всего, духи распоясались на воле. Нагло уселись рядом с Зухуром. Или загнали его в палатку, а сами заняли почётное место. Ликвидировали? Маловероятно. В последние дни в Ворух не приходила извне даже собака. Стало быть, принести приказ было некому. Да это, в общем, не существенно.

Вертушка снижается. Зависает метрах в пятнадцати над землёй. Духи вскакивают. Оружие кучей свалено рядом. Духи хватают автоматы, рассредотачиваются.

Пилот прекращает снижение. Слышу, Ястребов спрашивает:

– Что за архаровцы? Твои?

– Зухурова гвардия!

– Я было решил, не к тем залетели. Сам-то он где?

– Хрен его… В палатке прячется.

Голос Тараса в ларинге:

– Учтите, мужики, я улетаю. Ситуация стрёмная. Пальнёт какая-нибудь сука…

Говорю сколь могу убедительно:

– Тарас, это свои.

– А стволы на хера похватали?

– Не знают, кто и зачем прилетел. Поставь себя на их место.

– Не нравится мне ситуёвина. Что-то твои «свои» шибко на душманов смахивают…

– Развернись правым бортом, – предлагаю. – Я открою дверь, покажусь. Тогда точно не шмальнут.

Слышу, спрашивает Ястребова:

– Серёжа, что скажешь?

– Тарас, не парься. Я бы сел без затей.

– Твоими бы устами… – ворчит пилот. Мне говорит: – Ладно, сейчас развернусь. Покажи им личико.

Вертушка разворачивается. Я открываю дверь, высовываюсь, машу духам. Узнают. Несколько человек сходятся. Совещаются. Гург машет в ответ.

Закрываю дверь, перебираюсь к пилоту:

– Порядок! Садись.

Вертушка опускается, садится. Тарас оглядывается на меня:

– Ты надолго?

– Глуши.

Тарас щёлкает тумблерами. Гул двигателей стихает. Лопасти винта хлопают, замедляя вращение.

Открываю дверь, выхожу. До духов – метров тридцать. Кричу:

– Гург, подойди!

Гург несколько секунд размышляет, подзывает одного из блатных, бросает ему несколько слов, тот направляется к вертолёту. Тухлый тип по кличке Хучак, нервный, взбалмошный. Подходит:

– Здоров, Даврон, – с блатной оттяжечкой.

– Где Зухур?

Ухмыляется:

– Охотится где-то.

– Один?

– А чё ему? Не маленький.

– Куда пошёл?

Хучак неопределённо кивает куда-то на северо-запад – туда, где на краю пастбища поднимаются откосы хребта. Меняет тон на дружелюбный:

– Слышь, Даврон, ребята тебя приглашают. А чё? Пока будешь Зухура ждать, хоть раз посидишь с нами по-человечески. Ну, плов, водяра, туда-сюда… А воякам скажи, пусть улетают. Чё, тебе и отдохнуть нельзя?..

За кого меня держат? Заманивают конфеткой точно малое дитя. Говорю:

– Кончай пургу гнать. Иди, скажи Гургу, пусть сам подойдёт. И чтоб шестёрок не высылал.

Хучак кривит рожу, но чапает обратно. Ястребов распахивает дверь пилотской кабины, высовывается: