Голову беру, к харсангу возвращаюсь. «Брать лук или не брать?» – думаю. Потом думаю: «Зачем он теперь?» Как уходить буду?

Три пути есть.

Слева от Дед-камня – на западе – ущелье есть, узкая расселина, вверх по горе поднимается. По нему пролезть, на гору забраться – дальше пути нет, за горой ущелье, а за ущельем – гора Кухи-Мурдон. Дорог туда нет, там человеческие владения заканчиваются, дэвов владения начинаются. Люди туда никогда не ходят. До границы человеческих владений дойду, остановлюсь, шакалы меня догонят, схватят.

К щели, что в гору ведёт, пробираюсь. По узкой щели-ущелью подниматься начинаю. Голову неудобно нести. Шерсть на Зухуровой голове короткая, из пальцев выскальзывает. Рот ему открываю, два пальца левой руки – указательный и средний – в пасть, под язык, запускаю, изнутри нижнюю челюсть зацепляю, а большим пальцем снаружи, под подбородком прижимаю, придерживаю. «Мёртвый, – думаю. – Не укусит». Так ловчей нести. По щели поднимаюсь, наружу, на гору вылезаю, из-за камня выглядываю.

Отсюда, сверху, все далеко вижу. Шакалы возле Дед-камня, вокруг безголовой туши Зухура толпятся… Потом вижу: Гафур или Занбур, сверху не различить, на лошадь садится, мимо Дед-камня проезжает, по тропе скачет, за поворотом скрывается… Думают, я в сторону Талхака ушёл.

Кто-то к краю пастбища бежит, на откосе меня высматривает. Нечаянно себя выдаю. Из-под ноги камень выскальзывает, скачет, прыгает, вниз на траву падает. Шакалы слышат, вверх смотрят.

– Вон он! – кричат.

– По горе лезет!

– Эй, Тыква, спускайся! Все равно догоним!

Вижу, вверх лезут, за мной в погоню идут. Дальше поднимаюсь, левый склон огибаю, в диком месте оказываюсь. Люди здесь не ходят. Никогда не ходили. Зачем здесь ходить? Куда идти, не знаю. Быстро гляжу, путь прокладываю. Наконец вылезаю. Передо мной – большая площадка. Шагов сто, наверное, в длину. Будто длинная узкая полка на каменной стене висит. Будто к каменной стене полка – длинная, узкая – приделана. Справа резко вниз обрывается. Вижу: площадку в дальнем конце трещина рассекает.

Назад дороги нет. Вперёд идти надо. На площадку вылезаю, к трещине бегу. Подбегаю, вижу: очень широкая трещина. Шагов семь. Или, может быть, даже больше. Что делать? Думаю: «Очень опасно. На краю трещины мелкие камешки, каменная крошка. Отталкиваться ногой буду, поскользнуться можно». Быстро-наскоро ногой крошки-камешки сметаю.

Площадка покатая. От моей стороны к той стороне наклонена. От стены влево, к обрыву наклонена. Голову на ту сторону бросаю – чтобы к самой стене упала. Голова летит, на той стороне падает… Влево к обрыву катится… «Скатится, вниз упадёт! – думаю. – Как тогда быть? Достать не смогу». Голова на самом краю обрыва останавливается.

Назад для разбега подальше, сколько есть места, отхожу. Бога призываю, «Бисмилло» произношу, бегу. На краю ногой с силой отталкиваюсь, через трещину лечу.

Очень сильно толкнулся. На ту сторону перелетаю, меня вперёд тащит… На руки падаю, ладони о камень раздираю, колено ушибаю. Вскакиваю, голову беру. Осторожно, чтоб ненароком вниз не столкнуть – двумя рукам поднимаю. Дальше бегу.

Площадка выступ скалы огибает. За выступ забегаю. Здесь площадка в осыпь упирается. Голову бросаю, сажусь, спиной к скале прислоняюсь. Здесь отдохнуть можено. Выступ меня от шакалов заслоняет. Они через трещину перескочить не смогут…

Сижу, отдышаться не могу. Вдруг меня трясти начинает, будто на механическое сито бросает. Будто на мелкие кусочки разваливаюсь, как куча щебня на железной сетке, трясусь и подскакиваю.

Чтобы дрожь унять, голову беру. Нож вынимаю… В каком ухе дырку делать? Если в левом – лицом вперёд голову понесу, Зухур вперёд смотреть будет… Если в правом – назад… Какое у Зухура ухо левое, а какое правое, никак разобрать не могу. Концом лезвия в одном ухе – в каком, не понимаю, – дырку прорезаю. От подола рубахи полосу отрываю, один конец трясущейся рукой скручиваю, в дырку продеваю, насквозь продёргиваю. «Не оторвётся ухо?» – почему-то думаю. Знаю, что не оторвётся, но все равно сомневаюсь. Концы тряпицы кое-как связываю, разок-другой дёргаю – ухо не отрывается. Теперь хорошо. Теперь голову удобно нести.

Все равно дрожу. Зубами стучу, слова непонятные бормочу. Потом дрожь утихает, и на меня будто лавина обрушивается. Внезапно Зарину вспоминаю. Рыдаю, по камню кулаками бью. Боли не чую. Горе унять не могу. Прежде сила, теперь горе меня распирает. Рвётся наружу, выйти не может. «Почему?! – кричу. – Почему?!» О чем спрашиваю, сам не понимаю. Хочу горе высказать, а как – не знаю. Нет таких слов.

Голову Зухура за петлю хватаю, размахиваюсь, головой о скалу бью. Хрустнула голова, хряснула – этим на мой вопрос отвечает. Головой Зухура о камень колочу, «Почему?! Почему ты так сделал?!» – кричу. Обеими руками голову хватаю, о стену бью…

Голову бросаю, ничком падаю. Плачу. Теперь плакать могу.

Долго ли плакал, не знаю. Слезы вытираю, гляжу. Передо мной гора Кухи-Мурдон из красной глины высится. Будто тысячу лет стояла, ржавчиной покрылась. Вся насквозь проржавела. У самой вершины чёрные камни торчат – утёсы, временем выщербленные. Надмогильные камни, дэвами возведённые и по склону купами расставленные. Пять надгробий. Поодаль – три. Чуть выше – семь. Наверное, дэвы тоже как люди мертвецов хоронят, каждый каун своих покойников вместе кладёт, от чужих отдельно.

Стороной никак не обойти. Через кладбище дэвов идти придётся. Если живым пройти и по другой стороне с Кухи-Мурдон вниз спуститься, то попадёшь, рассказывают, в ущелье, которое к Оби-Хингоу ведёт. А оттуда можно к людям выйти. В Тавильдару или куда ещё…

А здесь либо от голода, либо от жажды умру. Человек долго может без пищи жить. Без воды, говорят, можно три дня прожить. Если здесь умереть не хочу, то придётся через кладбище Кухи-Мурдон идти. Думаю: «Наверное, дэвов мертвецы, чем человеческие, в тысячу раз опаснее».

Голову беру, по осыпи на дно ущелья спускаюсь.

Нечистое место, больное. А вода, наверное, чистая, хотя, может, из нечистого источника вытекает. Даже нечистая вода если быстро течёт, то три оборота по течению сделав, чистой становится.

Голову на берегу, на камни бросаю, к воде подхожу. Рубаху снимаю, от крови Зухура отмывать начинаю. Все время по сторонам оборачиваюсь. Слежу. Прислушиваюсь… Плохо будет, если дэвы меня врасплох застигнут. Никого не замечаю. Ничего не слышу, лишь ручей тихо журчит. Воздух неподвижно стоит. Рубаху сначала семь раз в воде простирываю, один раз землёй оттираю и ещё один раз споласкиваю – положено, если от свиньи или собаки нечистота на одежду попадёт.

Теперь рубаха чистой сделалась, мокрую на себя надеваю. Нельзя в горы, на кладбище дэвов, голым, без рубахи идти. Голову Зухура беру, через ручей перепрыгиваю.

Раньше на границе стоял, теперь во владения дэвов вломился. Думаю: может быть, голову Зухура им надо отдать? Скажу: гостинец, подношение принёс… Не знаю, нужна им голова или не нужна, но своё к ним уважение покажу.