Отметим, что Щеглов считал недостатком «Огней» отсутствие «нравственного вы­вода» (там же), но Плещееву позиция Чехова была ясна.

Несомненно, Плещеев полностью разделял мнение П. Н. Островского об «Огнях», которое он сообщил Чехову в одном из своих писем: «,..в„Огнях"он находит материал для большой повести и жалеет, что вы недостаточно разработали прекрасную идею, положенную в основании их» («Слово», стр. 248). Однако в дальнейшем, высказывая свое мнение о повести «Именины», созданной вслед за «Огнями», Плещеев потребовал от Чехова большей отчетливости в выражении своих симпатий и антипатий.

В «Именинах» Плещеева привлекало правдивое., реальное воспроизведение дей­ствительности — результат прекрасного знания жизни и большой наблюдательности писателя. Удачными нашел поэт «нарисованные во весь рост» фигуры Петра Дмитрие­вича и его жены, верными — второстепенные лица.

Однако Плещеев не все принял в повести. Не принадлежа к тем критикам, которые, по словам Чехова, ищут в произведении «тенденции между строк» и, не найдя ее, обви­няют писателя в безыдейности, в забвении «традиций», в аполитичности, он считал все же, что в «Именинах» не видно «никакого направления».

Чуждый реакционных воззрений, цельный по своей натуре, Плещеев, как и Че­хов, ненавидел фальшь как в «либералах, так и в консерваторах». Вот почему он со­глашался с Чеховым и писал ему, что в лице Петра Дмитриевича осмеивается человек, «напускающий на себя модный консерватизм, повторяющий как попугай консерва­тивные фразы, хотя он в душе вовсе не консерватор, а просто пустой человек без всякой политической окраски, без всякого убеждения; лгун и мелкая натуришка» («Слово», стр. 257).

Сходился он с Чеховым в благоговейном отношении к эпохе шестидесятых годов как «святому времени», но не одобрял насмешки над «человеком 60-х годов» (там же). Плещеев указывал Чехову на противоречия в обрисовке этого персонажа, считая, что коль писатель показывает его «искренним» в своих убеждениях, то неоправданным звучит ироническое отношение Чехова к нему. «Другое дело, если б он напускал на себя эти идеи — не будучи убежден в их справедливости, или если б, прикрываясь ими, он делал гадости» (там же, стр. 258). Точно так же Плещеев не одобрил образ «украинофила», над которым смеялся автор.

Сначала Чехов не согласился с его советом устранить из повести «украинофила» и «человека 60-х годов», и в тексте, напечатанном в «Северном вестнике», эти персонажи остались. Но, внимательно прислушивавшийся к суждениям поэта, Чехов исключил их из «Именин» при повторной публикации в 1893 г.

Согласился Чехов и с характеристикой идейного содержания повести, где «в прин­ципиальном отношении нет ничего ни против либерализма, ни против консерватизма»; он был благодарен поэту за то, что тот «не таит, а прямо высказывает свое подозрение» {XIV, 184). Справедливыми признал писатель и замечания относительно «растянуто­сти» повести, совпадающие и с печатными отзывами: «Вашими мнениями я дорожу .. / Да, милый мой критик, вы правы! Середина моего рассказа скучна, сера и монотонна» (XIV, 183—184).

В произведениях, последовавших за «Именинами»,— в «Припадке», в «Скучной истории» — Плещеев отметил ясность авторского замысла, отчетливо ощутил симпатии и антипатии писателя. Рассказ «Припадок» был написан Чеховым по просьбе поэта, очень любившего «высокосимпатичное дарование» Гарпшна, как и его «нежную глубоко гуманную натуру», эту душу, «чище, прекраснее которой он не встречал». Плещеев неоднократно беседует о нем с Чеховым, подчеркивая, что из всех «молодых писате­лей ... это был, бесспорно, самый чистый, самый искренний и самый симпатичный человек».

Плещеев, а вслед за ним и Чехов, понимал, что трагическая смерть Гаршина яви­лась результатом столкновения чуткого, страдающего от общественного зла человека с окружающей средой. Потрясенный преждевременной гибелью Гаршина, которая явилась «огромной потерей для литературы», поэт всячески содействовал увековече­нию памяти Гаршина. Он обсуждает с Чеховым вопрос о сборнике, посвященном писателю, и о рассказе, предназначенном для него.

Зная, что мотив рассказа, где будет воплощен молодой человек «гаршинской за­кваски», явится «новым», Плещеев и Чехов опасались,пропустит ли цензура «важное» в нем (4 или 5 ноября 1888 г.). Поэт вынужден был советовать Чехову:«...пожалуйста, касайтесь щекотливых вещей, но осторожнее».На что писатель отвечал: «Описываю Со­болев переулок с домами терпимости, но осторожно, не ковыряя грязи и не употребляя сильных выражений» (XIV, 215).

Плещеев был удовлетворен идейным содержанием рассказа, где раскрывался ду­шевный мир русского интеллигента, болезненно воспринимающего порочность старого общества, но бессильного в борьбе с ним. И когда Чехов, боясь, что «рассказ ...) отдает сыростью водосточных труб» (XIV, 230), спрашивал мнения Плещеева о нем, поэт ответил: «Мне рассказ этот понравился, напротив, понравилась его серьезность, сдержанность, понравился и самый мотив» (16 ноября 1888 г.).

Плещеев волновался при прохождении сборника через цензурный комитет, и в пись­ме к Чехову он выражает опасение, как бы цензура не вырезала рассказа: «Она не лю­бит, чтобы касались вэтого предмета". Насчет целомудрия строга» (там же).

С неменьшим интересом ждал Плещеев появления повести «Скучная история», о которой Чехов писал ему как о произведении с «мотивами совершенно для меня но­выми» (XIV, 391) и «двумя-тремя новыми лицами» (XIV, 400). Послав Плещееву руко­пись, Чехов просил его высказать свое мнение о ней (XIV, 405). Поэт послал ему под­робный разбор повести. Плещеев увидел в «Скучной истории» призыв к поискам «общей идеи», которая помогла бы молодому поколению определить свою цель в жизни. Вот по­чему поэт согласился с автором в «абсолютной новизне мотива», под которым подразу­мевал приговор Чехова социальному индифферентизму. Постановка этой темы, как и глубина содержания, серьезные суждения главного героя о литературе, театре, науке, в которых слышались «нотки субъективные», обусловили, по мнению Плещеева, «шаг вперед». Плещеев был убежден, что «Скучная история» — одно из самых «художествен­ных и тонких» произведений молодого писателя, сумевшего с большой жизненной правдой обрисовать героев. В письме к Чехову поэт подробно разбирает образ старика- ученого, Кати, а также другие образы повести, вышедшие «очень живыми».

Плещеев спорил с теми, кто утверждал, что «Катя любит самого профессора», чем сглаживалась социальная направленность повести. Так, либеральный критик

А. А. Измайлов в книге о Чехове искаженно представил высказывания Плещеева о героях повести: «Плещеев ... готов был заподозрить Катю в связи со стариком про­фессором» (А. Измайлов. Чехов. Жизнь, личность, творчество. М., 1916, стр. 253). А между тем Плещеев разделял мнение Чехова, считавшего эту трактовку «курье­зом, который мог бы интересовать только, психиатра» (XIV, 420), и в своем письме подчеркивал: «...некоторые из читавших вашу „Скучную историю", как, например, Мария Дмитриевна и Суворины, утверждают, что Катя любит самого старика, ве­дущего записки. Я положительно этого не заметил