* * *

Фактически международное положение Югославии после смерти Сталина изменилось коренным образом, ведь новое московское руководство уже весной 1953 г. начало налаживать контакты с Белградом и выказывать готовность к нормализации отношений. Первый признак оттепели можно было заметить уже во время похорон Сталина, когда заместитель министра иностранных дел Я. А. Малик подошел к югославскому поверенному в делах Драгое Джуричу и на виду у всего дипломатического корпуса пожал ему руку[1362]. Югославы также прилагали усилия в этом направлении, действуя в соответствии со стремлением Тито разрешить конфликт. Поэтому, получив известие о смерти Сталина, югославское правительство решило послать Велько Мичуновича, заместителя Карделя в Министерстве иностранных дел, в советское посольство. Тот выразил поверенному в делах соболезнования от лица югославского руководства (вовсе не искренние). Вскоре после этого стали появляться новые обнадеживающие знаки, свидетельствовавшие о готовности Москвы к диалогу. Советский министр иностранных дел Молотов 29 апреля, в первый раз после 1948 г., принял югославского поверенного в делах в Москве Джурича и говорил с ним в течение 10 минут[1363].

Первого мая в традиционном обращении ЦК КПСС не было приветствий членам Информбюро, а через несколько дней советские дипломаты в Нью-Йорке подошли к югославским коллегам, сказали им, что русские и югославы – самые храбрые народы в мире, и намекнули на возможность того, что они снова подружатся: может быть, сначала в сфере спорта. Не прошло и месяца, и уже 6 июня по инициативе Молотова были восстановлены дипломатические отношения[1364]. Тито отнесся к этим шагам настороженно, но не отказывался от возможности вести диалог. Уже весной 1953 г. он заявил на пресс-конференции: «Мы в Югославии были бы счастливы, если бы [Советский Союз] однажды признал, что обращался с нашей страной неподходящим образом. Нас бы это порадовало. Подождем, посмотрим»[1365].

Долго ждать не пришлось, поскольку и в Москве, и в странах-сателлитах события развивались быстро. Все, за исключением Польши, восстановили дипломатические отношения с Югославией, начался небольшой экономический обмен, был заключен договор о плавании по Дунаю, а пограничных инцидентов становилось всё меньше. Увядала и антититовская пропаганда. Тем временем 25 июня 1953 г. Л. П. Берия встретился с председателем Совета министров Г. М. Маленковым и договорился о том, чтобы его представитель в белградском посольстве передал Ранковичу собственноручно написанное им послание. Оно гласило: «Пользуюсь случаем, чтобы передать Вам, товарищ Ранкович, большой привет от товарища Берии, который хорошо помнит Вас. Товарищ Берия поручил мне сообщить лично Вам строго конфиденциально, что Маленков, Берия и их друзья стоят за необходимость коренного пересмотра и улучшения взаимоотношений обеих стран. В связи с этим товарищ Берия просил Вас лично информировать об этом товарища Тито и, если Вы и товарищ Тито разделяете эту точку зрения, то было бы целесообразно организовать конфиденциальную встречу особо на то уполномоченных лиц. Встречу можно было бы провести в Москве, но если вы считаете это почему-либо неприемлемым, то и в Белграде. Товарищ Берия выразил уверенность в том, что об этом разговоре, кроме Вас и товарища Тито, никому не станет известно»[1366].

Этого послания Ранкович так и не получил. Уже на следующий день, 26 июня, Берию арестовали на заседании Президиума ЦК КПСС, а попытка нормализации отношений между Москвой и Белградом сорвалась. Поступок ненавистного сталинского палача его бывшие товарищи даже расценили как доказательство того, что у него был план установить контакты с «империалистами», т. е., как сказал Молотов, он – «агент, классовый враг». Они обвинили Берию в том, что он под влиянием Тито даже собирался создать в СССР двухпартийную систему, и попытка в борьбе за власть найти поддержку у «черчиллей, даллесов или тито-ранковичей» являлась еще одним подтверждением его предательства[1367]. Эти слова, имевшие целью как можно больше увеличить груз вины Берии и тем самым оправдать его смертный приговор, не оказали существенного влияния на развитие отношений между Москвой и Белградом. Процесс нормализации продолжался. 22 сентября 1953 г. в советскую столицу прибыл новый югославский посол Добривое Видич, который начал проводить продуманную дипломатическую акцию с целью улучшения межгосударственных отношений, конечно, без какой-либо идеологической подоплеки. В Москве в то время Тито считали не «товарищем», как хотел Берия, а по-прежнему «господином». Так как о попытке Берии восстановить отношения между государствами ничего не знали, то и не жалели о нем. Наоборот. Его падение Тито охарактеризовал как «прогрессивный шаг»[1368]. Любопытен и комментарий Ранковича: «Что касается Берии, думаю, что тут самое важное – поставить полицию под контроль партии». Он и не подозревал, что через тринадцать лет и сам лишится власти по той же причине, хотя и не так драматично, как палач Сталина[1369].

Во второй половине 1953 г. борьба за власть в Кремле продолжалась. Пришлось дождаться еще падения председателя советского правительства Г. М. Маленкова в конце февраля 1955 г. и прихода к власти Никиты Сергеевича Хрущева, чтобы произошел решающий сдвиг в югославско-советских отношениях. Еще в 1949 г., на праздновании 70-летия хозяина Хрущев превозносил его «борьбу не на жизнь, а на смерть» против всевозможных ревизионистов с «тито-ранковичевской бандой убийц и шпионов» включительно[1370]. Однако, оказавшись у власти, он сразу же изменил свою точку зрения. Он был уверен, что сможет преобразовать внешнюю и внутреннюю политику Советского Союза таким образом, чтобы прекратить конфликт с Югославией. Помимо прочего, нужно было предотвратить окончательное присоединение последней к западному блоку, а ее сближение с НАТО указывало на эту тенденцию[1371]. Без малейшего смущения или стыда он стал проводить ту же политику, какую в предыдущем году пытался проводить Берия.