– И виноват в этом будет Саддам? Или американцы, которые хотят отнять у нас нашу нефть?

– Все виноваты. Понятно, что Саддам для американцев – всего лишь повод. Однако лично я не участвую в политических играх, я уже давным-давно сошел с этого поезда.

– Вы ни во что не верите.

– Когда мне было двадцать лет, я был членом левой партии, причем активным членом. Однако когда я увидел, что представляет собой изнутри партия, идеи которой были мне близки, мне стало противно. Все партийцы были совсем не такими, какими старались казаться, и делали не то, что говорили. Я тогда понял, что политика и обман зачастую идут рука об руку, и решил, что это не для меня. Единственное, что я сейчас поддерживаю, – так это идею буржуазной демократии, которая дает нам иллюзию свободы. Вот и все.

– А как же остальные люди? Как быть тем, кто родился не в вашем буржуазном мире? Что им делать и на что надеяться?

– Не знаю. Единственное, что мне ясно, – так это то, что эти люди являются жертвами интересов великих держав и жертвами своих правителей, но во многом они виноваты сами. Я – француз и поддерживаю идеи Великой французской революции. Мне кажется, что во всех странах должна произойти подобная революция, которая откроет людям дорогу к свету и разуму. Однако в этой части мира такие высокообразованные люди, как вы и ваш дедушка, имеют богатство и власть благодаря бедам и лишениям своих соотечественников. И вы еще у меня спрашиваете, что вам делать! В общем, я не чувствую себя в чем-то виноватым.

– Вы считаете, что ваша культура – более высокого уровня, чем наша…

– Хотите, чтобы я сказал вам правду? Да, именно так я и считаю. Ислам не позволяет вам совершить буржуазную революцию. Пока вы не отделите политику от религии, вы не сможете развиваться дальше. Меня раздражает, когда я вижу, что некоторые из ваших соотечественницу кутаны в покрывала с головы до пят, как, например, та женщина, которая ходит за вами следом везде и всюду. Ее, по-моему, зовут Фатима, да? Меня раздражает то, что мусульманские женщины должны идти позади своих мужей и не имеют права разговаривать с незнакомыми мужчинами.

К ним подошел, держа по стакану в каждой руке, Фабиан.

– Нам повезло, что в Ираке не так уж строго соблюдают правила, предписанные исламом, а потому мы можем опрокинуть по стаканчику.

Он протянул принесенные стаканы Кларе и Пико. Они оба взяли стаканы машинально, не осознавая, что делают.

– Что с вами случилось? – спросил Фабиан.

– Я сказал Кларе, что нам уже пора думать о том, как отсюда выбраться.

– Ну, судя по тому, что рассказали журналисты, нам действительно не следует здесь задерживаться, – согласился Фабиан.

– Завтра я позвоню Ахмеду, чтобы он согласовал с Альбером план нашей эвакуации. Мы пробудем здесь вплоть до того момента, когда опасность станет реальной, но ни секундой дольше.

Пико говорил тоном, не допускающим возражений, и Клара поняла, что ничего не может противопоставить этим аргументам.

– Клара, мы и так многого добились, – сказал Фабиан, стараясь подбодрить внучку Танненберга. – Или ты с этим не согласна?

– Ну и чего же мы добились? – сердито спросила Клара.

– Мы извлекли на белый свет храм и обнаружили древнее поселение. О них ведь раньше ничего не было известно. Я как профессионал считаю, что археологическая экспедиция удалась, мы уедем отсюда не с пустыми руками и можем гордиться проделанной работой. С нами вместе трудились замечательные люди, которые не жаловались на то, что приходится вкалывать с раннего утра до позднего вечера. Мы почти пять месяцев только то и делали, что ковырялись в земле. Ты ведь не хочешь, чтобы мы стали после всего этого рисковать своими жизнями?

Клара пристально посмотрела на Фабиана, но так и не нашлась, что ответить. В глубине души она понимала, что Пико и Фабиан правы, однако согласиться с этим означало бы признать свое поражение.

– И когда вы намереваетесь отсюда уехать? – срывающимся голосом спросила Клара.

– Я смогу ответить на этот вопрос только после того, как посоветуюсь с Ахмедом. А еще я хочу поговорить с несколькими своими друзьями из Парижа и с родителями. Банкиры всегда заранее знают, когда начнется та или иная война. А ты, Фабиан, переговори со своими знакомыми в Мадриде. Посмотрим, что они тебе скажут.

– Хорошо, мы позвоним всем им завтра. А сейчас давай еще пообщаемся с журналистами и отведаем тех замечательных барашков. Я умираю от голода.

Выглянув в оконце своей комнаты, Клара почти ничего не увидела. Луна куда-то спряталась, и было очень темно.

Уже некоторое время в лагере царила тишина. Все спали, и лишь Клару мучила бессонница. Ее сильно взволновал разговор с Пико и Фабианом, но еще больше она расстроилась, поговорив с Саламом Наджебом, врачом дедушки.

Наджеб не стал ничего скрывать от Клары: у ее дедушки недавно случился обморок, а результаты анализов ничего хорошего не предвещали. По мнению Наджеба, Танненберга нужно было поместить в стационарное отделение хорошей клиники.

Зайдя навестить дедушку, Клара удивилась тому, как сильно он сдал всего лишь за один день: его глаза запали, а дыхание стало прерывистым. Когда Клара сказала, что его необходимо перевезти в Багдад, а оттуда – в Каир, старик лишь отрицательно покачал головой. Нет, он не собирался уезжать отсюда до тех пор, пока археологи не найдут «Глиняную Библию». Клара не решилась ему сказать, что Пико и его коллеги уже подумывают об отъезде.

Стрелки на часах показывали три часа ночи, и было довольно холодно. Клара натянула свитер и на ощупь в темноте стала пробираться к комнате Фатимы. Та крепко спала и не проснулась даже тогда, когда Клара открыла в ее комнате окно, чтобы вылезти наружу.

Охранники Клары находились в коридоре и у главного входа в дом, а вот за окнами и задней дверью они не наблюдали.

Выпрыгнув из окна и подождав, пока успокоится часто бьющееся сердце, Клара вышла из лагеря, стараясь держаться в тени, и направилась к зиккурату. Ей было необходимо прикоснуться к древним глиняным кирпичам и почувствовать прохладу ночи, чтобы хоть немного успокоить свою растревоженную душу.

Охранники безмятежно спали, хотя Айед Сахади, наверное, убил бы их, если бы узнал, что кто-то сумел пересечь границу лагеря без их ведома. Впрочем, Клара ничего ему не собиралась рассказывать. Она нашла уголок, где можно было присесть, оставаясь незамеченной, и предалась размышлениям. Она чувствовала, что в ее жизни вскоре произойдут кардинальные изменения. Раньше все вокруг казалось надежным и безопасным, а теперь ее ждали горести и одиночество, и впервые в жизни она осознала, что еще никогда ни над чем серьезно не задумывалась. Она просто жила, ни о чем не заботясь, не видя и не слыша ничего, что противоречило бы ее эгоистическому отношению к жизни.

Да, она ничем не лучше Ахмеда, который получит деньги за то, что будет ее защищать. Однако она все-таки не была настолько лицемерной, как он, и поэтому считала, что ее не должны мучить угрызения совести.