Я перевел взгляд на Алёну, она все еще смотрит недовольно,сказал напоминающе:

— В самом начале скачивали все, ты права. Когда быланеразбериха. Потом началась разъяснительная кампания по защите авторских прав,и вот тут одни перестали скачивать бесплатно, другие же сказали, что имплевать: воровали и воровать будут. Вот эти и пойдут в топку. Понимаешь, нельзясудить человека за каннибализм в двадцатом тысячелетии до новой эры или даже упапуасов, которых открыл Миклухо-Маклай, но в двадцатом веке — ужепреступление. Так и с сетевым пиратством, только с ним сроки от «можно» до«нельзя» очень короткие, как и вообще в нашем все ускоряющемся мире. Словом,можно представить себе, что проверка годности для Перехода будет идти именно поморально-этическим правилам.

Подъехал другой столик, поменьше, десятки чаш с затейливымифигурками мороженого покатились по кругу. Алёна придержала одну и равнодушнопотыкала ложечкой.

— А где твой кофе, — поинтересовалась она,оглядываясь по сторонам, — без которого жить не можешь?

— Это я без тебя жить не могу, — ответил я. —А кофе… вот он!

Третий столик, меняясь на ходу, примчался на зов, из недрпоявился уже кипящий кофейник, послышался хруст засыпаемых в молотилку зерен,вжикнуло, а еще через пару секунд на столешницу поднялись две чашки счерно-коричневым напитком, с изумительной пенкой сверху.

— Спасибо, — сказала она.

— Не за что, — ответил я и добавил: — Я тожехотел кофе.

Она нахмурилась:

— Трудно было сказать, что хоть что-то сделал для меня?Эх, шеф, каким ты был, таким ты и остался.

— Каким? — спросил я заинтересованно. Все мылюбим, когда говорят о нас, любимых.

— Орел степной, — ответила она с двусмысленнойулыбкой, — казак лихой. Ты никогда не перестанешь быть железным, шеф. Незнаю, тебе одному, наверное, даже чип нипочем. Но для других это проблема…

— Еще какая, — согласился я. — Могу себепредставить государственного деятеля, который скорее признается в геноциде, чемв мастурбации над фотографией жены коллеги! В больших грехах признаться не такстыдно.

— В самом деле?

Я кивнул:

— В них есть нечто величественное. А вот в мелких,пакостных, гаденьких…

— Имеешь в виду, что такие не согласятся на чип?

— Да.

— Тогда их не допустят в политику!..

— Не допустят?

— Мы, — поправилась она, — избиратели, недопустим.

Я развел руками:

— Это будет новое поколение политиков. А со старымсложнее. Допускаю, что некоторые пойдут на то, чтобы вставить себе чип иоткрыть себя избирателям. Но я не знаю, хорошо это или плохо…

Она удивилась:

— Почему плохо? Хорошо!

— Трудно сказать, — ответил я. — Честные,искренние и желающие добра гораздо чаще заливали планету кровью, чем людициничные. Разве все революции начинались не во благо?.. Но после них любаястрана нищала и скатывалась на последние места, уступая тем, где обходились безреволюций. Одно могу сказать: чипам быть!

Она засмеялась:

— Я знаю, город будет, я знаю — саду цвесть, когдатакие люди в стране советской есть!

Тимур и Роман поднялись первыми, подошли пожать руки. ЗатемСкопа издали указал взглядом на часы, виновато улыбнулся и пропал, словно онлайновыйперсонаж.

Василий Петрович подошел попрощаться с обоими, сказал снепонятной усмешкой:

— Ты заметил? Даже не знаю, хорошо это или плохо.Раньше, когда вот так собирались, говорили всегда о работе. О нашей работе.Спорили, как улучшить, обойти соперников, отыскать новые пути реализациизадумок… А теперь вот больше о глобальных проблемах.

Я двинул плечами:

— У нас настолько все благополучно, что…

— …пахнет застоем? — подсказал он.

Я снова пожал плечами, посмотрел на внимательно слушающуюАлёну.

— Я бы так не сказал. Все еще развиваемся, но эторазвитие динозавра. А как стать млекопитающим, пусть хреновеньким, еще несообразили.

Он поклонился Алёне:

— Воздействуйте на шефа, Алёна, как вы действуете навсех нас!.. Пусть ищет дороги. Возможно, найдет первым.

Аня Межелайтис с разгромным счетом победила на выборах главыгорода видного ученого-политолога, академика Верещагина и теперь возглавляетправительство Санкт-Петербурга. Ее узнаваемое лицо в некотором роде сталобрендом этого быстро меняющегося города.

Тимур сказал задумчиво:

— Как при слове «грудь» вспоминаем Памелу Андерсон, такпри слове «Санкт-Петербург» теперь будем видеть лицо Ани Межелайтис…

— Лицо? — переспросил Роман с иронией.

— Так теперь это и есть лицо, — отпарировал Тимур,ничуть не смутившись.

— А в седую старину говорили, — сказал Романпечально, — грудь — это лицо женщины…

— Мало ли что пять лет назад говорили, — сказалТимур. — Сейчас все ускоряется. Пять лет назад… да тогда еще мамонтяры здесьбродили!

Василий Петрович отсутствовал целую неделю, наконец пришелна работу, но несколько неуверенной походкой. Выяснилось, что достало регулярноложиться в больницу с жутким варикозным расширением вен и постоянными отекамиступней. Решился удалить от колен, а теперь вот…

Он задирал штанины и показывал ноги, блестящие,хромированные, как диски его же автомобиля.

Тимур спросил, почему не поставил телесного цвета. Сейчасделают так, что не отличишь от настоящих.

Василий Петрович поморщился:

— А кто сказал, что настоящие лучше?.. Есть такие? Неттаких. Уже нет. Кроме идиотов, для которых настоящие лучше потому, что…настоящие. А для меня лучше те, которые не требуют ухода. Которые не болят, неноют, не требуют уколов и примочек. И которые вообще невозможно занозить, когдахожу босиком по саду!

— Но ты и не чувствуешь подошвой земли, — напомнилТимур.

— И что? — спросил Василий Петрович. — Нечувствую, да. Ну и хрен с ним! Зато я лучше тебя разбираюсь в моделированиитензорных копий. Разве не это важнее?

Роман подошел ближе, осмотрел, сказал осторожно:

— Я бы все-таки выбрал телесного цвета. Зачем гусейдразнить?

— Дураков дразнить можно, — сказал ВасилийПетрович задиристо. — Если выберу телесный цвет, тем самым признаюсь, чтокалека и стараюсь быть как все. И как дураки в том числе. Но эти протезы лучше,чем мои больные ноги! И красивее! Сплав молибдена с титаном — легкие, прочные,элегантные!.. Не хочу, чтобы дурак автоматически чувствовал передо мнойпреимущество! Тем более если преимущества действительно у меня.